Ориентир

почку светильника, погрузив комнату во мрак, бледно-синяя, из-за тусклого свечения уличной рекламы

рышей, в тепле. Видно, не договаривала, и я это чувствовал. Чувствовал, и не мог возразить. А чем? Слабыми руками измождённого пятнадцатилетнего парня? Это ИМ я сказал

охнув. Уставившись в потолок

. А ты знал, на что шёл, поэтому не хнычь. Вряд ли и здесь будем принадл

я Энджи сквозь заложенный нос,

лицам и притонам нищих. По крайней мере, так убеждала Энджи. Только сейчас я понимаю со всей горестью: она понукала мной, как хотела. Это наг

пережитых волнений. Отвращение к людям, обманувшим мои надежды, и мысль о грядущей череде дней, кои предстояло провести в беспросветном унынии, – вызыва

– Моли бога, чтобы никто не стоял за дверью. Если бы не «дядя», мы бы прозяба

лочки? – прошептал

угодно, хоть продать душу на половую тряпку. Такой, мутно-оф

осади! Нам тёплую одежд

предчув

Малколм говорил, чтобы обо всём докладывали ему. Тогда он подумает, как п

окна очерчивал её крупную и высокую фигуру. Поднялась и Марра, присев на ма

подвёл своим языком, лучше бы оставила тебя у Крама,

ла Марра сухо, прислуши

жи наказала бы меня так, как она обычн

ью по груди или перевернула бы меня на ж

произошло, потому ч

инующихся инстинкту. Превращает их в рабов, лишённых здравого с



подонками – «оторвышами», изгоями, шутами... Их можно как угодно называть. Это были не местные нищие, апаши, а иммигранты – «контуженные по жизни» жертвы войны в Югославии, а потом и «ара

евольно, бесповоротно... А куда было деваться мне, которому много лет пришлось выж

шее в себя несколько жизней, жадно распоряжающееся ими... словно бы бессмертное... Прочие постояльцы Сен-Мормант побаивались задирать её, только за глаза называли «мужланкой» или «бабезьяной». Поговаривали, что Энджи – наркокурьер, и только

хи, мысленно возлагая на неё неудачи свои, чужие. Этот странный с виду человек наблюдала за моими страданиями и тоже мучилась втайне. За меня, а может, за Бога. Я эт

зская пара. Я знал немного русский язык и что-то смутно помнил из прежней жизни, убогой, казённо-серой, в которой не было любви, а для души был только телевизор с забавными амери

но и своего мужа Дидье, «Родителя №2», и однажды загнал того в гроб. С его смертью папаша №1 вовсе сдурел – стал приводить домой кого попало, раздавать вещи. Вот-вот его лишили бы родительских прав. А детский дом, «ПМЖ для маленьких убогих», – был не для меня. Рвала изнутри неиз

работок, то есть. Я просил подаяния или крал – тем и был сыт. Я прятался на ночь в теплотрассу, в подвалы, но приходили «шарклю» – бомжи, и меня гнали вон, или пытались сделать рабом.

в грязь. Тяга к жизни, желание побыть на свете хоть немного – вот, наверное, были мои «спасательные плавсредства». Никто, впрочем, тут, в приюте, меня особенно не обижал: взрослые люди, наверное, мальчишку жалели по-своему. Хотя, я же понимаю, мне од

щее» одного человека к другому. Вроде бы не близки, но выделяешь кого-то из прочих, и он становится в некотором смысле твоим ориентиром – знакомый незнакоме

защищавший шею от сыпучей

ровые, стёртые на ладони и пальцах кое-где до крови. Зачем кому

зьми, тё

но пахнуло жареным, слюн

янув тонкие алые губы. Ласково сиял

, я смачн

ить! – нос её морщился, прямой, с большими «соплами»... У

пятнами. Выпуклые надбровные дуги с широкими ноздрями, короткий «утиный» нос, нижняя губа выдавала

с мясом, урча, как пёс, дыша громк

я тёмными блестящими щелочками. – Медленно, а то не наешься.... вто

роглотить кусок. Никто на меня не обращал

брому, глядя сверху вниз покровительствующим взг

йней, теплей. И руки не болели. Родилась во мне надежда, приятно и крепко дрогнула в груди стру

». Объясняла она это с удовольствием. В свободную минутку на работах или пер

жили только два вида людей. Не три – лишь ДВА!» – она говорила красивые необ

: сдаться, чтобы победить, тоже надо уметь. Но зачем, возражал я, мне это знать? Я хотел кушать, одеваться в чистое и тёплое, не болеть, не быть биты

«вразбег», глупыми, пустыми. Негр, по прозвищу «Колтун», мог меня уберечь от чего угодно: его боялись, при нём все забияки будто языки проглатывали. И вправду

ый, значит, имеет власть. Про ММА слыхал, нет? Хотя да, откуда тебе..

овей. При виде мрачного «Колтуна» по спине и по шее бе

ня по спине. – Не страшнее людей, собравшихся здесь, не стр

л я. – Если только ст

буквально расцвела, сверкнув г

ымучено улыбнулся я, заёрза

тке, – произнесла Энджи

еть не мог, когда к

скучал. Стоило ей прийти, как я думал: нам всё дозволено и мы очень крутые, круче только охранники. Мы вместе могли

бремени невзгод, которое мы переносили без жалоб, родилась привязанность; она-то и помогала мне ж

й скитаниями я с тоской глядел на замусоренную лестницу, на паутину над разбитым стеклом, качавшуюся от сквозняка, а подруга Энджи всё придумывала уловки. Как наесться вкусно, да «от пуза»? Как быстрее оказаться на другом конце города, если вд

а, куда представлялось невозможно попасть и на самолёте. По крайней мере, я так думал. Рядом с ней я не мог грустить, не умел... Словно ангелы кружили над Энджи и подсказывали в

мешливый рот чуть заметно подёргивался, когда она спешила поделиться оч

нджи, ведь выдумщица была: улей, полный звенящих пчёлок-мыслей. Но

кшие от сырости куски несвежего хлеба обрадуется разве что и вовсе нищий. В тот вечер запаслись мы, «как аристократы»: сыр, булочки, и масло, и даже палка колбасы, с прилавка спёртой ло

верное, позавидовать тот продавец-колбасник. Из подобранных вещей Эн мастерила одежду. При

ла она, погладив меня по голове и щеке. – По

был прыгнуть за неё и в воду, и в огонь. А время шло, смыкался вокруг нас на пристани угрюмый сумрак. Начался мелкий дождь, ветер усилился, завыл. Блестящие капли осыпались с ветвей, под которыми мы надеялись переждать стихию. От капель, сброшенных порывами возду

– покачала взлохмаченной мок

ренности, вещавшее о том, что Эн, мудрая голова, «перемудрила», прошло в душе мо

мут, только не тушуйся и... – Энджи вдруг п

ы тот случайно не свалился под порывами ветра. Я шёл в обнимку с ней, плечом к плечу, будто в таинственном сумраке, двигался за проплывающими перед глазами героическими образами... Я и волшебница Эн сражаемся проти

их речных барж. Откуда ни возьмись стали появляться снующие темнокожие бедняги с угрожающе свирепым видом в грубо смастерён

я. – Тут везде твои зна

амом деле заходил, чтобы поискать «чернорабочих» (афроамериканцы в своей среде так называли неудачников того же цвета кожи, которые ишачили повсюду на себе подобных). Этот Крам был кем-то вроде предводителя нищеты, имеющего влияние не только

ления. Говард Крам сидел на мешках, почти лежал, слушал встрепенувшуюся Энджи с усмешкой. Ощупью негр зажёг лампу. Маленькое пламя озарило обветренное, чёрно-шоколадное

, за кого себя выдаёт! – осенило мен

произнёс пару фраз, тоже на английском, растягивая гласные. Нехорошо они говорили обо м

о собою, с весьма угрожающим видом ухмылялись, переглядываясь. Подтверждая свою воинс

Некоторое время она не знала куда деваться – шарила по стенам пылающим взглядом. Видно, она тоже непрос

рительно подняв руки. И я увидел её лицо – оно

из-за кучи мешков, громоздящейся за спиной у Говарда Крама. У него, пассивного гомика, было маленькое румяное лицо, всё в родинках. До

лся, если не показалось, скрежет её зубов. Говард же, самодовольный и властный, снова сел

кнувшему к стене и, кажись,

. – противно пропищал карлик «ан франсэ», скривив обветренные губ

мне! И я всадил уро

вшись, буркнул я, к несч

вшей под руку бойца. Очутившись у врага за спиной, Эн хлёстко впечатала ему в челюсть тыльной стороной кулака, вложившись всем своим гибким развинченным телом. Боец грохнулся, как мешок с дерьмом, улетевшая по инерции ду

кшие, как использованн

равело»! – на

свободу. Размахнувшись, в свою очередь, я со всей злостью огрел «поросёнка» по мордасам. Карлик завопил, и спрята

брения. Глубоко вздохнув, Энджи встала прямо и расслабленно, восстановила дыхание. Было заметно, что она весьма довольна собой и сле

ать шептать Энджи на ухо. Поведя томным взглядом

щели в старой тесовой крыше, и мы с Энджи, усталые и «перегоревшие» от впечатлений, валялись на рваных матрасах. Пахло клопами и затхлостью, а внизу, в куче соломы, шуршали крысы. Белый кот чихать на них хотел. Взлохмаченн

о её осунулось, приняв тревожное выраже

опора, надёжная и тёплая. Пережитое волнение обострило способность воспринимать окружающее, и я мог поклясться, что

? – спросил я настороже

ня обнадёживающе, с непререкаемой ясностью, с

асы. – Но если бы меня вырубили... Афроамериканцы любят младших белых бр

Смутно чувствовал, что должен хо

ной невинностью. Теперь улыбчивое лицо подруги окружал какой-то туманный орео

оторые бы позавидовали тебе, –

ливый вонючий нигер, мерзко лыбясь, тискает меня, как девчон

о поглядела на меня и жестом

не спала – тихонько н

удеса. Нам благоволит уда

о хруста в ушах, я поймал себя на

ачиком» кота. В тишине было слышно ровное дыхание людей, спавших в соседнем помещении, – случайных попутчиков по

Энджи связала меня и ругала за что-то непонятное. Потом взяла кнут и стегала, как провинившуюся собачку. Чем больше она заносила чёрную плеть, тем становилось мне теплее и прият