ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ. ПАУТИНА.
авненько вы к нам не заез
елыми лилиями. Она знала, что я возьму именно их, знала даже точное коли
тоже так решил, поэтому и зае
отбирая 15 веток и, перевязав
к всегда? Еще
о, Наташа. Цветы великолеп
даже кажется, что они ждут и
всего до
, что они сейчас будут шушу
яр" отхватить? Мало того, что денег валом, да ещ
но придумывают нам биографию, наделяют качествами, которые им х
ние: наша одежда, манера разговаривать и тембр голо
ед, с нотами зависти и злорадства думая о том, ком
даже покрывалась легким румянцем и говорила «Спасибо, мой любимый». Никогда не могла к этому привыкнуть, каждый раз принимая их с какой-то особенной
я ей самыми красивыми. Чистыми, и вместе с тем их запах был настолько сильным, что голо
равированными на мраморе... Так, словно прийти сюда – значит принять, что ее больше нет. Как будто смириться с тем, что я лично, собственными руками, убил
е ее движение, слово, вздох, взгляд, как умирая, говорила, что любит, что благодарна... И чувствовать себя последней тварью... Потому что ей не за что было меня благодарить. Хотелось казнить самого себя здесь, смотря на улыбающееся лицо на фото – «запомни мен
потому что вросла в мою кожу так, будто я и не жил без нее никогда. Мы с ней стали заодно. Она получила свое сполна, а теперь был ее черед отдавать. И она не осталась
на части острые крюки отчаяния. Уже не сдавливают горло цепкие пальцы тоски по ней. Все это постепен
руки цветы, направлялся в сто
вно тарелку о стену, ко всем чертям. А сейчас она воспринималась как умиротворение. Потому что только те, кто оказались здесь, знают, что такое покой. А все
елают? Кто разрешил? Кто пустил? Он не имеет права здесь находиться... Само его присутствие здесь, возле нее, смотрелось как осквернение. Руки сами сжались в кулаки, а скулы напряглись от того, насколько сильно я сцепил зубы, чтобы заставить себя идти молча. Зачем приехал? Убедиться, что
-то ужас, отнимал жизни или решал, кому их подарить? Время никого не жалует. Кажется, я даже вижу, как дрожит его рука, как тяжело ему стоять на ногах, каким жалким он себ
никогда больше не смел сюда приезжать, но ноги меня не слушались. Как будто парализованный стоял, с места не мог сдвинуться.
***, хочу проснуться, потому что этого не может быть! Не
омент, когда человек наизнанку выворачивает себя, душу свою обнажая... но отец не мог уже
ьно от того, что крик изнутри разрывает, рвется наружу и превращается в камень... Когда воздух ртом хватае
, ломая сопротивление – тот освободиться хотел, дальше стоять, но пришлось усесться в коляску,
в незнакомца за локоть, второй рукой вытаскивая оружие. Движения д
ины.... В следующий раз может не повезти... -
вздохом ответил сторож. – Давно
нивая дыхание, даже слов толком не рассл
ем, за
ко горя человеческого повидал, что д
дтишка. Как преступник, как вор, который прокрадывается в чужое жилище, чтобы отобрать у его хозяев самое ценное. И сейчас он делал то же
лезть, куда не просят. Но растрогал меня старик этот... Не знаю, может себя в
И сейчас он хочет отнять у меня даже ее? Черта с два! Ничего это не значит... Поздно грехи замаливать... Поздно! Раньше надо было думать! Я проговаривал внутри себя эти фразы, а предательское чувство облегчения все больше обволакивало, дурманило... заставляло корчиться от боли, потому что
я, как в котле с кипящей смолой, опя
Не веришь ему - поверь себе... Потом может быть поздно... не вер
Ненавидеть отца хотел и пожалеть одновременно. Упиваться злобой и тяжесть с души сбросить. Выплюнут
движение к апокалипсису приведет. К взрыву такой силы, что разнесет мир ко всем чертям. Только взгляды... В них воронка адская из эмоций, которые сжирают заживо, выплевывая из прожорливой пасти ошметки плоти. А дальше - штиль... тих
торый казался мне сейчас чистым до головокружения, приближался к отцу. Вынул из пакета бу
*
ве
.. - закрыв глаза и откинув голову назад,
шь, Ворон. Живучий, прям зави
ставят... Пора, Афган, пора... Все, что дол
его... Да херня все это! Ударил себя руками по коленям, потому что повторял слова эти, как мантру, словно они помогут закрыть пасть тому чувству вины, которое, словно раковая опухоль, сжирало его с каждым днем все больше. Не для сына! Не для него он все делал! Для себя в первую очередь... и не надо сейчас благими намерениями себя оправдывать. Решил он так! Хотел! Его решения не обсуждаются. Как смертный приговор - умри,
уступать. Никогда. Любой ценой добивался желаемого. Сам не заметил, как через грань переступил. Как адский калейдоскоп событий окрасился в кровавый цвет. Как мир их кровью залился... Убивали раньше пачками - и не было дела... а тут одна смерть всех их из
м платье, вуаль плотная ее лицо прикрывает, но жених ее не приподнимает, как будто не хочет, чтобы увидел хоть кто-то жену его будущую... А Савелий подходит к ним, руки к ней тянет, чтобы посмотреть, кто там... только Андрей отталкивает его, за рубашку схватил и трясет как куклу тряпичную, приговаривая... "В э
го стоит, а ее смех жуткий до сих пор в ушах эхом звучит... Страшно стало. Не за себя... За сына. По-настоящему. Словно
м и необратимым. Ночь - время истины. Тогда и разговоры более отк
ы. Паршивое такое. Которое заставляет посмотреть на себя, чтобы увидеть собственную у
гие боялись. Уважали. Потом липким покрывались, услышав его имя. И что в итоге? Сидит в своей возведенной крепости, чувству
а, и сон этот жуткий покоя не дает. Виноват ты, Сава, виноват, бл***. Подонок ты, через сына переступил. Все с самого первого дня вспомнил. Как Лену увидел, как смотрел на нее, словно она пустое место. Как злился... как исчезн
ть память, что сыну его еще жить и он должен успеть. Успеть избавить его от эт
ствует, что раскаялся по-настоящему. Он часто сюда приезжал, сидел часами, погруженный в свои мысли. Вначале вспоминал все, даже десяти минут не выдерживая, боролся сам с собой, матерясь и обзывая себя долбаным слабаком, который скатился в старческий маразм. Потом смог усидеть дольше, пытаясь осмыслить все, что происходило с сыном. Хреново становилось, пуговицы рубашки поспешно расстегивал, казалось, что задыхается, но заставлял себя сидеть и разбирать свою жизнь на атомы. П
очет, чтоб и на его могилу цветы свежие приносили... Потому и реши