ПРОЕКТ "ХРОНО" За гранью Реальности

у, птицы. Дождей не было уже давно. Изнуряющая жара изводила все живое. Виды на хороший урожай, так радовавшие колхозников по весне и в начале лета, становились все призрач

двух коз. Это раньше: две коровы и пять коз паслись с весны до осени на заросшем разнотравьем лугу в окружении смоленских лесов. А рядом - пасека, над которой до заката гудели трудолюбивые пчелы. Коровы давали изрядно молока, а взятые на откорм бычки к осени хорошо набирали в весе. Почти три десятка кур исправно неслись. Два раза в неделю Ан

а на этом свете. Никогда ранее не злоупотреблявший Андреич после всех свалившихся невзгод, запил. Водку с портвейном и бормотуху, составлявшие основу ассортимента черневского сельпо, он не признавал. Дома, на пасеке, был

аха алкоголя, к Василию относились снисходительно. Наверное, потому что он настолько с ними сжился и пропах медом, что никакой самогон помехой не был. Да и как тут не сжиться с пчелами, если и пасека эта и дом, срубленный из кряжистых больших бревен в молодые годы его отцом, всегда принадлежали его семье. Пасека располагалась посреди больших лесов в Руднянском районе, почти на границе с Белоруссией, как язык, вдаваясь в чащобу. Слева, метрах в восьмистах, начиналась лесная речушка. Она дальше уходила в большое бол

йну, безжалостно жаля пришлых пчеловодов. Не будь они пчелами, ей богу, ответили бы за контрреволюционную деятельность и саботаж! После двух лет мытарств колхозный люд понял, что без прежних хозяев пасеке конец. А медку-то хотелось. И Лопатины вновь вернулись в сво

и. Как сожгли ее немцы в последнюю войну, так с той поры никто там и не отстроился. Пожарища за тридцать с лишним лет заросли. Только

стация очередной порции фирменной медовухи сейчас аукалась тяжелой головой. Примерно через час у погорелых Овражков появится родник, но это ж через час... Не в удовольствие были птичьи голоса и шелест листьев, так радовавшие жизнелюбивого Ваську Лопатина еще несколько лет назад. Сзади, в седельной сумке, лежали две бутылки

горелища. Половины бутыли как не бывало. Лопатин спешился и нетвердо ступая, ведя коня, пошел к роднику. Напился горстями, попоил в волю коня и, закинув за шею руки, потянулся... В какой раз пообещал себе завезти на родник какой-то ковшик или плошку. Глянул на

на самом деле, относился к этому случаю особенно. Все происходило, если и не у него непосредственно на глазах, то,

щества, не имел никакого боевого опыта, и, когда попал в окружение, не особо горел желанием пробираться к своим. Выйдя из лесов почти без оружия и боеприпасов с десятком солдат в Овражки, он решил переждать, посмотреть, что будет дальше. Основную роль в этом решении сыграл страх и предчувствие больших грядущих проблем. Живое воображение Максимова красочно описывало, как тяжелая ру

и. Окруженцы, чтобы не вызывать лишних вопросов, присоединились к местным партийцам. И формально Максимов как офицер РККА стал командиром, а товарищ Коган комиссаром партизанского отряда. Но, в отличии от инфантильного краскома, товарищ Коган был наст

женца, узбека Самидова, плохо понимавшего и говорившего по-русски, взяли в плен. Попытка допросить его кончилась для немцев крахом. Переводчик, понимавший по-русски, не многим лучше, чем Самидов, не мог ничего понять из истеричного бормотания пленника, пе

з баб, кто помоложе и посимпатичнее, но к этому так же относились как к необходимому в мире злу. Кое-кто из солдаток, да и молодых местных девок и вовсе были не против. Мужиков-то война из сел и деревень повычистила. К тому же, прокормить тридцать дармоедов было намного проще, чем Советскую власть в глобальном масштабе, даже с учетом того, что кое-что приходилось возить в район, немцам. В Чернево и окрестных деревнях жители выбрали старост, как правило, из серьезных хозяйственных мужиков в возрасте и такое самоуправление всех устраивало: и немцев, и партизан. Последним это давало формальн

я в жизни с тремя десятками вечно пьяных и охочих до женского пола мужиков, сбежала. Заливаясь слезами, добралась дурочка-комсомолка до Чернево, где ее пожалели, накормили обогрели, сердобольные селяне, а потом отвезли от греха подальше в райцентр, где она и растворилась бесследно. Комиссар вызверился как мог в адрес проспавшихся насильников, вволю наорался, даже пообещал расстрелять, но дальше воплей и матерщины дело не пошло. Перегибать палку в отнош

ойны уроков практически не было, так как все учителя, кроме старенького, еще земского, учителя математики, ушли с отступающей Краской Армией. Васька вместе с другими ребятами во все глаза смотрел на немцев, которых до этого и видел-то пару раз, когда ездил с матерью на рынок в район. Все почти были лежачие, в бинтах, двое только передвигались сами, да и те были все перевязаны. Уложили раненых немцев на полу на матрацы. С ними остался фельдшер, средних лет бледный немец со смертельно уставшим лицом, и кр

упали на благодатную почву, алкоголь подогрел пыл, а знание того, что представляет из себя потенциальный противник придало сил. На следующую ночь, весь отряд выступил в Чернево вершить святую месть. Что было дальше Васька узнал через день, когда принес с пасеки мед и яйца в Овражки. Партизаны шумно пили, праздную первую хоть и запоздалую победу. Победа была полная, авторитет товарища Когана в своих глазах и в глазах его бойцов под

тебя терпели фашистский прихвостень! Получи мракобес!» Хуже всего пришлось медсестре... Ее насиловали скопом до утра, рассказы о том, что с ней творили, партизаны смаковали при Ваське с такими сладострас

стью. Как знать, может, именно староста Прокопыч, умерший защищая безоружных раненых, смертью своей спас Чернево от участи Овражек. Местные, сами бывшие в шоке от «подвига» партизан, без зазрения совести сдали немцам, где стоят лагерем партизаны товарища Когана. На следующий день, на рассвете Овражки окружили каратели. Немцев в отряде было не

едицию, и все остались целы. На следующую весну несколько семей вернулись в Овражки. Хотели отстроиться на старом месте, благо лес вокруг, хату срубить не проблема, были бы руки. Но недели через две все уехали кто куда, невнятно говоря, что там теперь плохое место. Что они увидели и почувствовали никто не знал, но поверили, и никто больше в Овражках поселиться не пытался. Что еще интересно, командир Максимов то

я колхоза «Борец». Председатель стоял на крыльце, прикуривая Беломор, завид

институт заканчивает? К нам в амбулаторию работать пойдет?

улатории, она и в Смоленске работу

ь недовольн

ановишься! Стыдно, партизан-орденоносец, сын покойный - гер

рании колхозном пар свой выпусти, а мне мозги не еби! Пош

к приносил, хоть и малую, но прохладу. Лопатин, не спросясь, сел на первый

дающе покачал гол

к Бойцову. Тот молча достал папиросу, дал Лопатин

ы в райцентре меда пообещал сдать по осени? - с

д колхоз выручает! А что такое? - ответил председатель, д

а какая! Пчелы сонные, и лета нет совсем. Надо было, как

меда не будет?! Ты ж это... - Бойцов нервно ткнул

о барабану. Одна надежда, что жара спадет, но и то, хорошо, если как в прошлом году меда накачае