1000 Не одна ложь

Он приходил каждую ночь. Или почти каждую. Я сбивалась со счета, сидя в этой проклятой клетке и теряя счет времени. Иногда мне хотелось, чтоб он меня убил. Чтобы пришел один раз, сдавил руками мое горло и не отпускал до последнего вздоха. Наверное, во мне должна была жить ненависть к нему, как раньше. Но ее не было... я не могла его ненавидеть. Я знала за что, я знала, что он совершенно обезумел от ревности и от одиночества... а еще я понимала, что Аднан играет в какую-то игру на стороне Асада. У меня было предостаточно времени на размышления, пока я сидела в своей клетке.

Отчаяние и мнимое предательство лучшего друга и мое, плен и жуткие раны лишили Аднана разума. Исчез тот человек, которого я успела узнать. Во всем расчетливый, умный и сильный. Сейчас им правил гнев и жажда мести, а еще и дикая ревность. И я обессилела от понимания, что мне никогда не победить ту ложь, которой его опутало, как прочной паутиной с шипами колючей проволоки. И от этого хотелось умереть... покончить с этой мукой.

Причинял ли он мне боль? Да, он причинял мне невыносимую душевную боль от понимания, насколько ненавидит меня. Насколько прочно в нем сидит эта лють, насколько она пропитала его тело, его душу, превратив в зверя. Да, он мучил мое тело, но еще сильнее он издевался над моей душой каждым этим насилием, каждым визитом... Я их ждала и боялась одновременно. Мне казалось, что он ненавидит меня сильнее не до того, как причинил боль. А после. Но я все еще надеялась, что однажды он выслушает меня и поверит мне... однажды он даст мне возможность заговорить, а не заткнет рот тряпкой или своей ладонью. Но этого не происходило. Аднан всегда молчал и мне не давал говорить.

Иногда он приходил днем, иногда рано утром. Всегда с отчуждением в глазах и больным, лихорадочным блеском, словно до безумия презирал себя и меня за каждый этот визит. А бывало... я начинала верить, что вот-вот что-то изменится. Особенно когда он не просто брал, а начинал ласкать мое тело. Мыть его вместо прислуживающей мне Зухры. Мыть с той же осторожностью, как когда-то, когда выхаживал меня после страшного отравления. Его пальцы не дарили боль, они опять нежно трепетали на моей коже... но взгляд оставался таким-же. Застывший темный изумруд. Мертвый и безжизненный. С вкраплениями какой-то болезненной похоти.

Первый раз это омовение дало мне призрачную надежду... дало мне ощущение, что что-то изменилось, но я ошибалась. Чем нежнее ласкает до, тем жестче будет драть после. Потом я поняла, зачем он это делает... Нет, он не ласкает меня, не хочет дарить мне удовольствие, все до банального отвратительнее – он доказывает себе и мне, что я грязная шармутка. Которая течет от его ласк и кончает от них, как бы мерзко он со мной не обходился. Доказывает мне, что я шлюха, которая могла трахаться с кем угодно и получать удовольствие. И тогда мне уже хотелось выдрать ему глаза или сдохнуть до того, как мое тело отзовется на очередное прикосновение. Ненавидела я теперь только себя... это со мной что-то не так. Это я не такая. Я жалкое существо, которое продолжает желать своего палача, несмотря ни на что.

Тяжело дыша, дергая связанными руками, я смотрела, как темные, почти черные пальцы Аднана растирают мыло по моей белой коже. Как скользят и ласкают ее, как нарочито медленно обводит ореолу соска и играет с самим кончиком, чтобы заставить тело покрыться мурашками. Обводит мой шрам вокруг, рисует его пальцем заново... а мне хочется закричать, что он мне его не на теле, а в сердце оставил. И там его только я чувствую, и болит он невыносимо.

Но ему плевать, и его наглые руки, изучившие мое тело, начинают на нем адскую пляску. Он не забывает ни один миллиметр, ни один кусочек, который отзовется на прикосновения. Запомнил все. Изучил лучше меня самой.

И в эти мгновения я и начинаю себя презирать изо всех сил, бороться со своей реакцией и... проигрывать. Ощущать себя голодной самкой, развратной девкой, достойной всяческих унижений. Потому что я должна его ненавидеть, испытывать отвращение к его рукам и губам, должна... как раньше. Я призываю на помощь всю силу своей памяти, призываю былую ярость и равнодушие... Но все изменилось. Он вывернул мою душу, он заставил меня полюбить его, заставил каждую клеточку моей души пропитаться им. Мой первый мужчина, мой любовник, мой спаситель, отец моих детей и мой самый жуткий палач. Его так много... а я одна и так бессильна перед многоликостью своей любви к нему, что мне остается только плакать, признавая свое ничтожество.

Но в минуты, когда его руки мнут, дразнят, ласкают, сводят с ума, я совершенно не помню ни себя и ни одной своей мысли. Глотаю собственные крики и стоны, непокорная, вечно пытающаяся сбросить с себя наваждение и иногда доведенная до исступления и согласная на все, только бы эти проклятые пальцы не останавливались, когда меня всю уже трясет на грани отвратительно-острого оргазма. И я хочу, чтоб его руки продолжали проникать в мое тело, растирать пульсирующий клитор, сжимать соски, пока меня не подбрасывает, не скручивает в наслаждении, похожем на агонию. Аднан выбивал из меня это удовольствие любыми способами, если хотел его получить, чтобы потом хрипеть мне в ухо:

?Видишь, какая ты сука? Видишь, что можно с тобой делать??

Проскальзывая в мое тело, извиваясь самой извращенной и утонченной лаской так, что я дергаюсь, пытаясь избежать точки невозврата, а потом рыдаю, если бросит, не дав сорваться... а он делал это часто, превращал в стонущее животное, чтобы оставить и ждать, глядя на меня с бешено раздувающимися ноздрями и широко открытым ртом, а потом вдалбливаться в мое тело и останавливаться снова. Бывало так и уходил... кончал на пол, глядя на мои мучения, и оставлял плакать навзрыд и орать ему вслед проклятия.

?Ты – шлюха. Моя вечно текущая сука, кончающая подо мной. Сегодня обойдешься без оргазма. Ты его недостойна?.

Или наоборот изводил, пытал наслаждением, измучивал им до электрических судорог и боли в промежности, и каждом чувствительном месте на теле, затертом и заласканном им до ощущения обнаженного нерва.

?Никто не даст тебе того, что дам я... никто не любит тебя, тварь, так, как люблю я. И никто никогда не будет тебя так же люто ненавидеть. Ненавижу. Как же я тебя ненавижу за то, что ты мне всю душу изрезала... я любил тебя, я сдохнуть был готов ради тебя... а меня убили именно ты и он. Любишь его? Отвечай? Любишь??

Я отрицательно качаю головой, но он этого не видит. Он не говорит со мной и мне. Он только с собой. В своей ярости и тоске.

И его голос сводит с ума, огненной паутиной обволакивает воспаленное им же сознание. Весь мир шатается и кренится в разные стороны. Пьяная от адского секса, растерзанная им, распятая под большим темным телом, смотрю ему в глаза и вижу, как сквозь ярость и ненависть проскальзывает отчаяние и боль. Я знаю, что ему больно... я эту боль чувствую каждой клеточкой своего тела, но он не дает мне исцелить его... и не даст никогда. В этом и есть наша необратимость.

И именно поэтому ему мало моей боли. Он приходил за ее новой порцией. Унизить, растоптать, доказать, что я мразь и что буду делать то, что он захочет, даже если секунду назад сопротивлялась, рыдала и молила не трогать. Доказать мне прежде всего, что я заслуживаю его презрения. Но я не могла доказать ему, что ни с кем с другим не было бы вот так... что мое тело реагирует только на его ласки, на его поцелуи и укусы, на него всего.

Только одно меня радовало и наполняло извращенным триумфом, я начала понимать, что он зависим от меня, что я ему необходима, как бы Аднан это не отрицал. И это больше всего сводило ибн Кадира с ума, и я видела, как ему хочется причинить мне еще больше боли, чтобы утолить свою жажду мести, но она возвращалась с новой силой, и он приходил ко мне снова.

Я слышала, как они с Асадом уехали рано утром, после его ухода еще до восхода. Я лежала на чистых простынях и смотрела в потолок сарая со все еще саднящим телом, наполненным его семенем. Я молила Бога только том, чтобы не зачать от него опять. Только не в этой ненависти и войне. Не так. Детей нужно зачинать в любви. И я испытала облегчение, когда услышала, что отряд собирается на вылазку. Несколько ночей передышки.

Но я ошиблась... Как же часто я ошибалась и еще ошибусь в этом проклятом, враждебном и так непонятном мне мире. На самом деле мой палач был моим стражником и спасителем о всего, что могло угрожать мне в Долине смерти.

Но все, что не происходит... все случается к лучшему. И я в какой-то мере рада, что у меня раскрылись глаза и в мое сердце просочилась благодатная ярость и ненависть. Их там не хватало. Вечером, после того как Зухра принесла мне поесть и расчесала мои волосы ко сну, дверь сарая распахнулась, и на его пороге показалась женщина. Бедуинка. Она кивнула Зухре, и та пулей вылетела из сарая, даже не поднимая глаз, а моя гостья прикрыла за собой дверь и поставила на пол фонарь, который ярко осветил мое пристанище и меня саму.

Женщина была красива, но какой-то грубой и хищной красотой, которая, скорее, отталкивает. Высокомерная, с ядовитым блеском в узких черных глазах и ухмылкой на мясистых больших губах. Ее широкие брови почти сошлись на переносице, и всем своим видом она источала дикую ненависть. Ко мне. Я не знала, за что... и до этого мгновения я, наверное, была еще счастлива. В своих иллюзиях и в своих надеждах. В своих оправданиях зверю по имени Аднан ибн Кадир.

– И ради этих костей и бледной кожи он пренебрегает мною вот уже целый месяц?

– Кто вы? – тихо спросила, всматриваясь в смуглое лицо и еще не анализируя ее слов.

Она говорила с собой. Не со мной. Обошла меня вокруг и остановилась напротив.

– Кланяйся мне, сучка. Я твоя госпожа!

– У меня только один господин, и о других мне не известно. Пусть придет и поставит меня в известность.

Вздернула подбородок.

– Меня зовут Фатима! Я – сестра Асада и законная жена Кудрата. Его вторая и любимая жена.

Лучше бы она меня ударила. Лучше бы всадила мне нож прямо в сердце и прокрутила его там несколько раз. Я ожидала чего угодно, только не этого... чего угодно, но не такого унижения, не такой боли от понимания, что все мои оправдания лишь ложь самой себе. Не страдал он! Не страдал....! Проклятый Кудрат женился! Развлекался и спал с этой... с сестрой своего врага! Женился на ней!

– Становись на колени, дрянь. И может, я пощажу тебя и не сожгу твое лицо и твое тело!

А я расхохоталась. Это был истерический хохот вместо слез, вместо отчаянных рыданий от понимания, насколько я действительно жалкая идиотка.

– Ты чего смеешься?! Я велю тебя изуродовать, и никто не посмеет меня ослушаться! Он приедет, а ты уже сдохла! Дряяянь... чем ты его взяла? Чем ты лучше меня?

Я смотрела на нее, тяжело дыша, и чувствовала, как схожу с ума от ревности и от отчаяния.

– Нет... нееет. Я тебя не изуродую. Это слишком просто и слишком глупо. Зачем мне будить его ярость.

Она прищурилась и растянула толстые губы в ухмылке.

– Тебя убьет пустыня и дикие звери... а ему... ему скажут, что ты сбежала, – теперь расхохоталась она, – Фатима умна. Фатима всегда была умнее даже своего брата.

Подошла ко мне вплотную и толкнула меня в грудь.

– Тебя вывезут в самое пекло и бросят без еды и воды. Кудрат вернется через пять дней. К тому времени от тебя останутся одни кости.

Развернулась, чтобы уйти... и тут же обернулась, когда услышала мой голос:

– Он найдет даже их и, если узнает, что это ты...

– Не найдет и не узнает. Слишком самоуверенная шармута! У него таких, как ты, было сотни. Я избавилась от каждой. И от тебя избавлюсь. Я не тупая Зарема. Я намного умнее.

Она вышла, а я опустилась на пол и закрыла лицо руками. Пусть так и будет. Пусть вышвыривает меня в пустыню. И сам Бог решит – жить мне или умирать. Только бы не увидеть снова проклятого лжеца и предателя, который посмел обвинять меня, когда сам... когда сам спал с этой гадиной, пока я умирала от адской боли по нему и никак не могла воскреснуть.