Ястребок

– Река раскинулась... течёт, грустит лениво и моет берега... над скудной глиной жёлтого обрыва в степи грустят стога...

У женщины, лежащей на груде тряпья в закопчённом подвале, голос надтреснутый, хрипловатый, но отдаётся эхом в каждом углу. Всё-таки недаром же она много лет была учительницей.

Горькиной учительницей.

Горька вытащил её из разбившегося транспортника. И не представляет, как он и другие ребята будут без неё, без этих стихов и рассказов, которые она помнит наизусть. Он всегда удивлялся, что человек, а не киборг способен запомнить столько.

Её зовут Дарья Михайловна, и она умирает.

Она знает об этом и потому рассказывает, торопится, отпивает из почерневшей оплывшей кружки кипяток, приподнявшись на локте, и, снова рассказывает переведя дыхание.

У неё сломаны рёбра, пробито плечо, раздроблено колено. Девчонки перебинтовали её как могли. В подвале есть запас стерильных перевязочных пакетов, но нет лекарств, способных остановить заражение крови, и теперь гангрена медленно и неотвратимо сжирает учительницу.

– Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной... в твоей тоске, о Русь...

Планета называется Русь, потому что осваивали её именно русские колонисты. В её недрах оказалось не так много ценных руд, и поселения стали в основном скотоводческими и земледельческими, но постепенно тут даже выросли города – за два поколения до появления Горьки на свет.

А потом разразилась Вторая Межгалактическая война, и Империя сделала Русь перевалочным пунктом, который вскоре попал под удар Разрушителей. Военная база была в срочном порядке эвакуирована с планеты, ну, а мирное население... А что мирное население? Остатки его судорожно пытались выжить среди хищной, мутировавшей от радиации фауны, частично превращаясь в таких же мутантов-полузверей, смертельно опасных.

После гибели родителей Горька собрал вокруг себя стайку других подростков-сирот, шнырявших вместе с ним в подземных коммуникациях и подвалах бывшего города под названием Новый Российск.

Поэт, чьи стихи читала им наизусть Дарья Михайловна, удивился бы такому названию.

– Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами степную даль. В степном дыму блеснёт святое знамя и ханской сабли сталь...

Через несколько дней рыдающие девчонки заворачивают мёртвую Дарью Михайловну с головой в тряпьё, на котором она лежала. Горька, стискивая зубы, вместе с другими пацанами роет среди развалин могилу – такую глубокую, какую только в силах вырыть, чтобы до трупа не добрались мутанты.

Спустя месяц имперские космодесантники всё-таки высаживаются здесь для расчистки руин и эвакуируют всех немутировавших, распределив их кого куда. Горьку, Горислава Романова, отправляют в Космоакадемию по специальной квоте, справедливо рассудив, что двенадцатилетний пацан, командовавший в таких условиях целым отрядом, успешно отбивавшимся от мутантов, в дальнейшем пригодится Империи.

И в виртуальной инфотеке Академии он находит эти стихи.

– Закат в крови. Из сердца кровь струится. Плачь, сердце, плачь.... Покоя нет. Степная кобылица несётся вскачь...

* * *

«Ваше благородие, госпожа удача,

Для кого ты добрая, а кому - иначе.

Девять граммов в сердце постой, не зови,

Не везёт мне в смерти, повезёт в любви»

(Старинная русская песня)

Спустя двенадцать лет барон Янис Озолиньш, самый молодой из командиров эскадрилий имперских боевых кораблей, старательно скрывал от всех, что учит русский язык. Но если бы всё-таки кто-то спросил его, зачем он это делает, он бы с обычной своей ледяной улыбкой ответил, что, мол, хочет понять загадочную русскую душу.

Русская душа много столетий подряд традиционно считалась загадочной, так что объяснение было бы резонным.

Но неполным.

Да, барон точно знал, зачем загружает мозг этимологией выражения «во всю ивановскую» или «жив Курилка». И зачем, как истый перфекционист, нанял ещё и носителя языка – спившегося старого кибермеханика Фёдора Петровича Крюкова, который извёл все запасы спиртного в его резиденции на Балтии, зато раскрыл перед Янисом собственный неиссякаемый запас русской обсценной лексики. Пользоваться ею Янис, впрочем, не собирался – он был слишком хорошо воспитан. Хоть и подмывало иногда.

Барон Озолиньш хотел понять одного-единственного человека во всей обитаемой Вселенной – своего врага со времён учёбы в Имперской Космоакадемии, Горислава Романова.

Великий Боже, как же они дрались... Начиная с самого первого дня – двенадцатилетними сопляками, во дворе между корпусами. Позже – в спортивных залах, на лётных тренажёрах и имитаторах боёв.

Неисправимый дебошир и смутьян, сирота-беспризорник с планеты Русь, практически обезлюдевшей в годы последней Межгалактической войны, Горислав Романов был взят в Академию по благотворительной квоте.

А Янис Озолиньш, будущий наследник немалого состояния, потомственный аристократ и педант, поступил туда, чтобы сделать военную карьеру, пойдя по стопам отца и деда.

Заучка, дохлая моль, Снежная королева, мороженая треска – вот кем, по мнению Горислава, был Янис.

«Уличный ублюдок, девиант», – цедил в ответ тот, презрительно щуря синие холодные глаза.

Со дня их выпуска прошло чуть больше пяти лет. Барон Озолиньш, пользуясь высокопоставленным положением и наследством отца, снарядил собственную боевую эскадрилью во главе с флагманским линкором «Громовержец» и принялся ревностно служить Империи на просторах дальнего космоса. А Горислав Романов, что было совсем неудивительно, стал разбойником, дезертировав с военной службы и поставив себя вне закона.

Ему тоже удалось раздобыть себе корабль. Боевой, маневренный и хищный имперский эсминец S-класса. Он попросту угнал его, оснастил тяжёлым вооружением и сделал кораблём-охотником. Он назвал его «Ястребок». Когда Янис небрежно поинтересовался у старого пьянчуги Фёдора Петровича, почему «Ястребок», а не «Ястреб», тот, подёргав себя за седой прокуренный ус, туманно объяснил, что, мол, так когда-то назывались русские самолёты-истребители. В пору очень давней, совсем не межгалактической, мировой войны.

И в экипаж своего «Ястребка» Романов навербовал по дальним планетам десяток сорвиголов, кстати, тоже русских по происхождению. Навербовал и пустился грабить богатые транспортники, став новоявленным Стенькой Разиным. «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны...»

Но, стоило отдать ему должное, зря людскую кровь он не лил и пленных девиц за борт не бросал. Насколько Янис мог судить об этом по регулярно получаемым им отчётам правоохранных служб.

Имперская Космогвардия обращала мало внимания на подобных стервятников, – в конце концов, ими должны были заниматься как раз правоохранные службы, – но когда Горислав со своими головорезами сорвал крупный контракт между Империей и цирцеанцами, попросту угнав из-под носа имперцев целую кавалькаду беспилотников с драгоценной цирцеанской рудой, Космогвардия вынуждена была вмешаться и взять на себя наведение порядка.

Барон Озолиньш вызвался провести эту операцию, и она была ему поручена, к его величайшему ликованию, впрочем, внешне никак не выказанному.

И вот теперь его эскадрилья находилась на собственной базе, все разбойники – тринадцать человек – были захвачены в плен, многие – ранеными, как и сам их предводитель, «Ястребок» смирно стоял на приколе рядом с гордым «Громовержцем», среди людей барона жертв не было. Операция целиком и полностью удалась.

И даже самого Романова барон успел увидеть – в ряду понуро бредущих к корпусу базы пленников. Тот изменился мало. Вернее, совсем не изменился. Широкоплечий, смуглый, крепко сбитый, в испятнанном грязью пилотском комбезе, он не брёл, а вышагивал, вскинув голову и с любопытством оглядываясь по сторонам. Так непринуждённо, словно на него и не было направлено дуло бластера, а тёмно-русые волосы не слиплись от крови и жидких бинтов.

Более того, взгляд его серых глаз задержался на Янисе перед тем, как пленных втолкнули в грузовой лифт. И барон Озолиньш, командир имперской эскадрильи, мог бы поклясться, что русский бродяга насмешливо присвистнул.

Значит, узнал.

Когда лифт увёз пленников на нижний ярус базы, барон принялся внимательно рассматривать мятежный «Ястребок». Боевой корабль, когда-то состоявший на службе Империи, при захвате не пострадал, но огромный, намалёванный алым фаллос грубо и отвратительно сверкал на морозном серебре сверхпрочной обшивки. Будто на каком-то заборе! Осквернив, опорочив, варварски стерев ореол имперского величия, овевавший судно.

Непростительный вандализм.

– Пошлите людей стереть это непотребство, Клеменс, – сухо распорядился барон, поворачиваясь к почтительно застывшему позади него старшему помощнику. – Корабль станет частью нашей эскадрильи, а на нём такая пакость. А Романова пусть доставят ко мне в кабинет.

Он надменно скривил губы, но сердце его часто заколотилось. Как перед поединком.

«А это и будет поединок», – подумал он, остро жалея, что не успел пройтись по пленённому кораблю. Не успел разыскать каюту его капитана. Впрочем, это вряд ли бы удалось, ведь на таких небольших судах не предусматривалось достаточного места для личных вещей – всё было строго функционально.

И даже заглянув в каждую каюту и обнаружив там какие-то семейные фотографии, архив или, может быть, книги, он всё равно не догадался бы, принадлежат ли они Гориславу Романову.

Ведь барон Озолиньш его, по сути, абсолютно не знал.