Альгерта. Роман первый. Tabula rasa.

- Маленький королевский ублюдок, - говорит он почти ласково.

В его голосе столько издевательской нежности, что я на секунду теряю голову, не зная, как себя вести. В полной растерянности я озираюсь вокруг, и невольно останавливаю взгляд на руках говорящего. Руки у него красивые и сильные. В них, должно быть, приятно лежать, закрыв глаза. Что за глупости приходят тебе в голову, Гленн? Вместо того, чтобы закрывать глаза, тебе следует пошире открыть уши и послушать, что он говорит. Поток оскорблений в мой адрес не иссякает. Не пойму, зачем он это делает. То ли пьян до такой степени, что ненавидит всех вокруг, то ли от души забавляется. Судя по количеству пустых бутылок на столе, пьет он с вечера, а сейчас десять утра. В кабачке нет ни души, даже пара пьянчуг-завсегдатаев испарилась при моем появлении. С одной стороны, это хорошо - никто не видит, в какую глупую ситуацию я попал, с другой - мне некому помочь. Я должен сейчас же заставить его замолчать, убить, если потребуется. Силы не равны, но можно попытаться. Мысль недурна, вот только убить его мне нечем. Я спустился в город, не захватив с собой ни меча, ни кинжала, с единственным скромным желанием - выпить молока и вернуться обратно. Ваша непредусмотрительность делает честь вашей глупости, милорд. Мне не пришло в голову, что кто-то осмелится покушаться на сына хозяйки замка, единственного наследника легкой на расправу фурии, сеющей вокруг смерть и страх. Госпожа здешних земель стоит десятка мужчин. Никто не захочет связываться с ее мальчиком. Да, с ублюдком, но ублюдком королевским.

- Помяни мое слово, братец тебя зарежет, не успеешь добраться до Рьяна.

Он прав. Мой младший брат, король, вряд ли встретит меня с распростертыми объятьями. Сомневаюсь, что он потерпит присутствие в столице старшего бастарда. Привечать ублюдков опасно для Его Величества. Их появление неизменно приведет к гражданской войне, а смутные времена грозят бедой государству. Господи, мне всего тринадцать. Я зашел выпить молока.

Он выжидающе смотрит, насмешливо прищурившись. Избивать младенцев дурно и негуманно, но весело и увлекательно, учитывая, что беспомощные отроки не могут дать сдачи. От него исходит явная сокрушительная сила. Ничего, что лицо отекло после ночи в компании бутылок, а руки подрагивают. Мне с ним не тягаться. Сколько же ему лет? Должно быть, около тридцати. Происхождение не оставляет сомнений: передо мной истинный вэл, альгертский дворянин высшего сословия с титулом не ниже графского. Как говорят в Альгерте, баронов у нас больше, чем крестьян, а вэл - птица редкая, не в каждом городе водится. Шпага с дорогим черненым эфесом небрежно покоится на бедре. Изящные кружева манжет, неосторожно подпаленные огнем и испачканные вином, стоят немалых денег. Откуда он взялся? Мы никогда прежде не виделись, иначе я бы его запомнил. Судя по костюму, черти принесли его прямо из столицы. Почему он говорит мне гадости? Как дать отпор? Я много слышал о героях, крушивших врагов в приступе внезапной ярости, сметающей сильнейших противников. Мне терять голову на поле брани не доводилось. До сих пор никто не смел меня обижать. Матушка с детства внушала мне: прежде чем что-то сделать, сто раз подумай. Если бы моим воспитанием занимался отец, все было бы иначе. Он научил бы меня нестись вперед во весь опор, не думая о последствиях, как должно мужчине и наследнику престола. Знал ли он о моем существовании? Уже год как его нет в живых. Я никогда его не видел и не могу искренне горевать. Умер король. Мой отец. Чужой человек.

- Красавчик. Пойдем со мной, малыш, почистишь мне ботфорты. Будешь хорошо себя вести, дорастешь до пажа. Язычок у тебя нежный, таким не только сапоги можно полировать. Ну-ка открой ротик, скажи «ав»!

В любом случае, надо что-то делать. Я замахиваюсь для удара, но слишком медленно и неуклюже. Он ловит мою руку на лету, сжимает пальцы. Кожа у него удивительно теплая. Тиски рук становятся сильнее и сильнее. Боль рвется вверх. У него зеленые глаза и тонкие злые губы. Я рассматриваю их, пока он ломает мне пальцы. В трещинках обветренных губ запеклась кровь. Я представляю, как она выступает крошечными каплями, и он небрежно слизывает ее. Должно быть, каждый поцелуй причиняет ему боль. Кто целует его в губы? Хорошенькая пухленькая пастушка с голубыми глазами его едва ли заинтересует. Прожженная шлюха? Возможно, но судить об этом я не могу, поскольку ни с одной шлюхой пока не был. Мужчина? Воин с темным от загара лицом и огрубевшими от ветра дорог губами или юный оруженосец, заливающийся краской стыда? Перед глазами плывут разноцветные круги. От боли? Не лги себе, Гленн, ты уже не чувствуешь боли, рука онемела до плеча. Ты просто желаешь его, не так ли? Догадываешься в свои тринадцать, что значит «желать кого-то»? Да. Догадываюсь. О чем я думал, натягивая поутру предательски узкие штаны? Явно не о встрече в кабаке. Я хотел выпить молока, черт бы его побрал.

Вэл разжимает пальцы. Сколько прошло времени? Почему он так смотрит на меня? Неужели заметил? Конечно, заметил, дурачок. Стук твоего сердца и глухой услышит. А что касается зримых доказательств... ей Богу, тут и слепой справится. Твои желания выпирают вполне очевидно.

Мне становится неловко. От стыда слезы выступают на глазах.

- Из тебя ничего не выйдет, - говорит он, - ты глупый трусишка. Маленький похотливый негодник.

Он придвигается ближе и неожиданно нежно гладит меня по щеке. Я не в силах отвернуться.

- Не огорчайся, малыш. Король из тебя не получится, но не в этом счастье. Тебя будут иметь все подряд, но тебе понравится, не сомневайся. Будешь пользоваться успехом, наслаждаться всеобщей любовью, да и на хлеб, в случае чего, заработаешь. Приходи вечером, я тебя кое-чему научу. Мне по сердцу ласковые смазливые щенки.

Бессильные слезы застревают в горле, не позволяя говорить. Да и что я мог бы сказать?

- Меня зовут Адам, - продолжает он, - я остановился здесь же, наверху. Единственная приличная комната. Спросишь вэла Адама, тебя проводят. Приходи.

Мне с трудом удается встать. Откуда у щенка воля? Я делаю пару шагов в сторону, поворачиваюсь спиной и бегу прочь. Сын короля позорно уносит ноги.

#

У нас нет друзей. Мое детство прошло в компании многочисленных учителей. В их обязанности входило обучать меня языкам, естественным наукам, фехтованию, танцам и верховой езде. В огромной библиотеке можно было найти практически все, за исключением религиозных книжек, которые мои матушка на дух не выносила. Любимая лютня развлекала меня вечерами. Игрушки, чудесные, немыслимо дорогие, заполняли детскую. Часть их приходилось время от времени отправлять в подвал, иначе они бы выжили меня самого. В моем детстве было все, кроме других детей. По правде говоря, я не задавался вопросом, почему никто не приходит поиграть со мной. Люди меня мало интересовали.

У нас нет друзей. Мы слишком богаты. Слишком знатны. Слишком высокомерны. Слишком жестоки. Говорят, от нас следует держаться подальше. И то правда. Возможно, у нас есть добродетели, но милосердие, доброта и целомудрие в их списке не значатся. Моя мать - дама властная и независимая, развлекается, как считает нужным. В ее покои входило множество юношей и взрослых мужчин, но не все из них возвращались. Конечно, это ее дело. Кто посмеет нас осудить? Хуже то, что в последнее время ее любвеобильность перешла все разумные пределы. Меня это пугает. Мне кажется, она сходит с ума. Все, что ей нужно - это очередной любовник. Не важно, кто он, как выглядит, сколько ему лет. Она не брезгует бродягами и попрошайками, отвратительными грязными созданиями в обносках, не достойных человеческого существа. Сколько их побывало здесь? Я давно сбился со счета. Иногда она не спускается вниз сутками. Остатки ее былой красоты тают на глазах. Кожа тускнеет и становится дряблой, седина появляется в волосах, тело медленно, но неизбежно расплывается. У нее нет больше желания прихорашиваться, следить за собой, заказывать новые платья и милые сердцу любой дамы безделушки. Зачем? Дом полон мужчин. Она - полноправная хозяйка всех земель и жителей в округе. Кто ей откажет? А если осмелится... Она его просто убьет. Убийства здесь не редкость. Ей ничего за это не будет. Попадется под руку дворянин из Рьяна или безродный бродяга, какая разница? Столичные власти вряд ли пожалуют сюда вершить правосудие. В любом случае, мы сумеем откупиться.

Четырнадцать лет назад дела обстояли значительно лучше. Так говорят. Я, понятное дело, видеть этого не мог. Она была удивительно красива. Волосы - чернее ночи. Глаза - синее неба. Кожа - белее лилий. Она рано вышла замуж и была очень счастлива в браке, пока ее супруг, друг и соратник короля, не пал в бою, как истинный герой. Он оставил шестнадцатилетней вдове огромное состояние, но не успел подарить наследника. Его Величество, полный скорби, счел необходимым посетить наш замок, дабы лично засвидетельствовать вдове свое высочайшее почтение и принести причитающиеся соболезнования. Она приняла короля как подобает и, думаю, шансов сохранить верность Ее Величеству королеве у него не было. Процесс соболезнования растянулся на пару месяцев, если не больше. Когда настала пора уезжать, король оставил возлюбленной фамильный перстень - символ королевской власти. Золотой герб на черном фоне. Знак могущества и гордости рода Альгеров, основавшего эту страну и давшего ей свое имя - Альгерта. К перстню прилагался маленький подарок в виде будущего ребенка. Меня, то есть.

Рассказала ли она королю о моем рождении? Возможно, нет, она всегда была очень гордой или понимала, что король женат и не может признать внебрачного сына. Знал ли он? Хотел ли знать? Встречались ли они после моего рождения? Она никогда мне не рассказывала. Я несколько раз пытался завести разговор, но натыкался на стену молчания.

- Ты - Альгер, - вот и все, что она сказала, когда мне исполнилось семь лет.

- Ты - Альгер, - повторила она, продев в перстень цепочку.

- Ты - Альгер, - и закрепила цепочку на моей шее.

Новость не потрясла меня. Быть сыном короля казалось мне естественным. Я еще не понимал разницу между положением наследника престола и незаконнорожденного ребенка. Несмотря на графский титул, который носила моя мать и, соответственно, я, дома меня называли принцем крови. Гордыня, исподволь вкравшаяся в детские мысли, вскоре стала частью моего сознания. Не то чтобы я считал других хуже себя или менее достойными... Нет, все-таки считал. Равных на всем белом свете было трое: мой отец-король, моя мать и мой младший брат.

Весть о рождении наследника разнеслась по всей Альгерте в мгновение ока. Праздник царил на каждой улице, в каждом доме. Все вокруг, богатые и бедные, радовались и пили за здоровье Его Высочества, принца Эдуарда. Почти все. Мне было три года, но я до сих пор помню, как плакала в тот день моя мать. Ни до, ни после я не видел ее плачущей.

Я не понимал причину ее горя. Отчего она плачет? У меня появился брат, истинный Альгер. Равный. Мне не было дела до других детей. Простые смертные меня совершенно не интересовали. Другое дело - сонм небожителей. Королевская кровь. Мне безумно хотелось иметь брата, особенно младшего. Играть с ним, показывать все, чему я уже успел научиться, утешать его, если что-то пойдет не так. Невозможно любить человека, которого никогда не видел. Я не смел признаться в этом себе самому, и все-таки любил его. Тогда мне не приходило в голову, что он может быть мне не рад, и его рождение навсегда уничтожило для меня возможность, пусть призрачную, эфемерную, но возможность когда-нибудь взойти на престол Альгерты. Я был слишком мал, чтобы осознать простую, очевидную мысль - моя смерть будет лучшей гарантией безопасности короля и стабильности в государстве.

#

Полная луна светит невыносимо ярко. Бесстыдно пялится в воды пруда за окном. Любуется своим отражением, будто в мире нет ничего лучше ее подводного двойника. Сомнительная красота утопленницы, воспетая менестрелями всех стан. Наивные романтики. Верхушки деревьев блестят, будто облитые какой-то липкой дрянью. От стрекота сверчков хочется заткнуть уши.

- Не стоит долго смотреть на луну, Гленн, - говорила мать, заставая меня у окна.

- Почему?

- Она порождает безумие.

Лучше бы она беспокоилась о собственном рассудке. Будь она в здравом уме, поток прихожан, страждущих ее божественного тела, не превратился бы в неуправляемую лавину. Господи, как же они мне все надоели.

Я мечтаю о темноте. О самом темном в мире месте, где можно спрятаться. Заползти в крошечную каморку, закрыть тяжелую дверь, чтобы ни единый луч света не проник внутрь. Пусть не дует ветер, застынет в неподвижности воздух, тишина заполнит пространство до последней маленькой щелки. Я хочу, чтобы все умерли. Пусть не будет света и на земле не останется ничего живого. Возможно, тогда мне станет легче.

Я сижу на полу, прислонившись спиной к кровати. Так на меня попадает меньше света. Пытаюсь сжаться в комочек, стать маленьким-маленьким. Получается из рук вон плохо. Луна подкрадывается, норовит забраться на колени.

- Из тебя ничего не выйдет, - констатирует появившийся из лунного луча демон. Он бесцеремонно опускается на пол рядом со мной и вытягивает ноги.

Я называю его демоном, потому что не могу дать ему более точного определения. Мы знакомы тринадцать лет. Вначале он появлялся в моих снах в обличье лохматого чудовища, покрытого черной шерстью, и ночи напролет гонялся за мной, угрожая убить. Мне всегда удавалось ускользнуть. Даже во сне я был уверен, что если он настигнет меня, я проснусь. Когда мне исполнилось семь, он пришел в последний раз. Я уже почти не боялся его, и он это знал. После недолгой погони, не доставившей удовольствия ни ему, ни мне, он заявил: «Сейчас ты откроешь глаза, и я уйду. Но в следующий раз, когда я приду в твой сон, ты уже не проснешься». И исчез.

С тех пор мне перестали сниться сны. Я опускал голову на подушку, закрывал глаза и погружался в темноту без звуков, без картинок, без движения. Я отлично высыпался, но как же это было скучно! Мне не хватало погони и ощущения страха, от которого замирает сердце. Возможно, дело было в том, что я потерял единственное близкое существо. Намерения его не отличались добротой, но он говорил со мной и пытался приблизиться. Неслыханная роскошь для ребенка, проводящего дни с книгами и взрослыми. Я часто вспоминал о нем. «Мой лучший враг», так я стал называть его.

Как-то вечером, мне едва исполнилось одиннадцать, он возник на подоконнике спальни. Не во сне, по-настоящему. Стоял ноябрь. Мрачный конец осени. Днем почти не рассветало, а изредка появлявшийся бледный свет хотелось побыстрее потушить. Темнота, по крайней мере, позволяла не видеть раскисшие дороги, голые деревья и бесконечное грязно-серое небо.

Некоторое время он неподвижно сидел, не поворачивая головы, и молчал. Я замер, не в силах слова вымолвить от ужаса. Как человек мог попасть в закрытую комнату? Через окно? Под ним высокая отвесная стена, по ней невозможно подняться. Через дверь, заперев ее за собой? Кто дал ему ключ? Я не слышал, чтобы кто-нибудь входил. Неужели это грабитель?

- Зови меня Ветер, - представился незнакомец, оборачиваясь.

Его лицо я узнал сразу, на уровне какой-то необъяснимой и безошибочной интуиции, хотя теперь он не был похож на чудовище. На подоконнике сидел юноша лет шестнадцати-семнадцати, одетый, несмотря на промозглую сырость, в потертые бархатные черные штаны, высокие ботфорты и не слишком свежую, но еще белую рубашку. Никаких перчаток, шляпы или плаща. Его светлые, доходящие до плеч волосы намокли от дождя и растрепались от ветра.

- Холодно, - сообщил Ветер, как будто мы только вчера расстались.

- Закрой окно, - его появление было странным, но я словно разучился удивляться.

- В самом деле... - очевидно, эта идея ему в голову не приходила. Он спрыгнул на пол и плотно закрыл рамы.

- Выпить найдется?

Я кивнул и позвал слугу. Тот, войдя в комнату, поклонился дважды, повернувшись вначале в мою сторону, а потом в сторону Ветра. Он тоже его видел. Я не сошел с ума и не оказался во власти призрака. Ветер был абсолютно реален.

Непринужденным жестом он сдернул с постели плед, закутался в него и уютно устроился с ногами в кресле. Его движения, резкие и по-звериному стремительные во сне, стали плавными и чуть замедленными, будто он устал после долгой дороги или просто ленится двигаться быстро. Чудовищный оскал превратился в мягкую улыбку, озорную, но с примесью грусти на дне. Казалось, он пережил что-то печальное, но старается жить легко и хулигански весело, и это ему удается. Почти всегда. Тонкие пальцы, не отошедшие от синевы холода, вместо когтистых лап. Длинные светлые ресницы. Он выглядел хрупким, почти истощенным, но не вызывал желания пожалеть или защитить. Пожалуй, с ним было бы приятно дурачиться, валяться на осенних листьях или молча мчаться верхом, куда глаза глядят. Все, что он делал, казалось естественным. Он не был похож на незваного гостя, скорее - на близкого друга, привыкшего без церемоний входить в дом, где его знают и любят.

- Я не друг, - внезапно произнес он.

Я вздрогнул от неожиданности.

- Читаешь мысли?

- Редко. Это довольно утомительно. Но ты думаешь слишком громко, Гленн.

Видит Бог, мне не хотелось его ни о чем спрашивать. Однако появление на подоконнике чудовища из сна в образе прекрасного юноши само по себе обязывало к совершению каких-то логических действий, и спросить пришлось.

- Зачем ты пришел?

Слуга как раз принес вино, так что он сперва взял бокал, отпил глоток, минуту помолчал и, наконец, произнес:

- Мне скучно, милорд.

И лукаво улыбнулся. Его глаза на секунду вспыхнули серыми искрами. Уверен, он знал, что именно это обращение приводило меня в восторг. Где я его впервые услышал, не помню. Кажется, так именовали знатных господ в Англии, и к Альгерте это не имело никакого отношения. Мне понравилось само слово. Я настаивал, чтобы меня именовали «милорд», и окружающие быстро поняли, что легче пойти навстречу, чем переламывать мое ослиное упрямство.

- Почему ты хотел меня убить, тогда, во сне?

- Убить? - он зябко поежился, поплотнее закутываясь в плед, - пожалуйста, подкинь дров в камин. Не могу согреться. Я не собирался тебя убивать.

- Почему же ты за мной гонялся?

- Потому что ты этого хотел.

Вот так. Не думал, что демонам свойственно говорить правду, но он действительно был прав.

Внезапно он встрепенулся, потянул носом воздух:

- На кухне пирожок остывает. Яблочный. Принесешь?

Он произнес это как «пирожо-о-ок», с благоговением, присущим истинным сластенам, и мне стало смешно. Чудовище, лучший кошмар моих ночей, клянчило сладости, словно ребенок. Я бросился выполнять его просьбу. В этом не было ничего постыдного. Не трудно угодить, когда тебя просят.

Мать, о чудо, была на кухне, увлеченная ролью хозяйки. В то время ее безумие еще не было различимо, и интересовалась она не только мужчинами.

- У тебя гости, дорогой?

- Гость.

- Кто он? Я его знаю?

- Вряд ли. Он демон.

- Налей ему молока в блюдечко.

- Вообще-то он предпочитает вино из бокала. И яблочный пирог.

- Бери весь. Демоны ужасно прожорливы. Не пей слишком много.

Когда-то она была такой. Легкой. Свободной. Красивой. Не задавала лишних вопросов.

Я возвращался, почти уверенный, что никого не застану в комнате. Это был сон или временное помешательство, или... Мало ли что померещится в серых ноябрьских сумерках? Ветер. Что за имя? Таких имен не бывает. Просто ветер влетел в окно. Его порыв исчезнет, растворится в тепле камина, а я буду сидеть, есть яблочный пирог, который, кстати, не люблю, и допивать вино, оставшееся в бокале. Я прочитал много сказок. Теперь у меня будет своя собственная. Не лучше и не хуже других.

- Где тебя черти носят? - вопрос застал меня на пороге.

- Да иди ты! - мгновенно отреагировал я. В конце концов, демон он или не демон, а помыкать мной ему никто право не давал.

- Альгер. Весь в отца, - Ветер беззлобно ухмыльнулся и забрал из моих рук блюдо с пирогом, пристроив его на подлокотнике кресла, поближе к себе, - спасибо, что принес. В такую погоду невозможно выжить без сладкого.

- Разве ты не бессмертен?

- Никто не бессмертен. То, что вы, люди, называете бессмертием - просто очень-очень долгая жизнь. Она не продолжается бесконечно. Никогда.

- А как же бессмертная душа?

- Душа? - он посмотрел на меня недоуменно. Развел руками с видом «я ничего про это не знаю» и с обезоруживающей простотой спросил, - почему ты не даешь мне поесть спокойно?

Я замолчал и стал смотреть, как он ест. В нем не было ничего угрожающего, никакой демонической сущности. Симпатичный милый юноша. Он нравился мне все больше. Мы могли бы подружиться.

- Говорю же - я не друг.

- Кто же ты?

- Твой лучший враг, разумеется.

- Желаешь мне зла?

- Зла? Нет. Ни зла, ни добра. Не воображай, что я собираюсь появляться здесь по твоему желанию. У меня нет никаких причин поддерживать тебя в трудную минуту, выслушивать рассказы о твоих горестях и гладить тебя по головке. В сущности, мне нет дела до твоей души, сердца и прочей ерунды, с которой вы, люди, так носитесь. Я буду приходить, когда захочу и уходить, когда мне вздумается. И, знаешь, далеко не все, что я буду говорить, тебе понравится. Скорее, наоборот. Может, я стану твоим самым докучливым и невыносимым собеседником. Посмотрим. Как пойдет. Не трудись гнать меня - это бесполезно. Когда тебя захотят убить, я палец о палец не ударю, чтобы этому помешать. Твой сон давно мне обещан. Я не могу ускорить процесс, но от своего не откажусь.

- Меня убьют?

- Конечно. Ты собираешься жить вечно?

Это была моя привычка. Я всегда говорил «конечно», если лгал. В большинстве случаев «конечно да» в моих устах означало «нет». Мне хотелось верить, что Ветер знал об этом и просто дразнил меня. Хотя ...

- Не спрашивай у меня совета. Я могу комментировать твои действия, не более того. Все решения ты будешь принимать сам.

Мне стало обидно. С какой стати он тут развалился и отчитывает меня?

- Я тебя еще ни о чем не просил.

- Попытаешься. В самое ближайшее время. Таковы человеческие традиции: как только вы сталкиваетесь с чем-то необъяснимым и непривычным, то сразу начинаете что-то у него просить. Причем совершенно неважно, кого вы просите - бога, дьявола, эльфов, огров, болотную фею... и о чем. Для вас главное - поставить задачу, и наша святая обязанность, по вашему мнению, ее решать. Откуда у людей столько иллюзий?

- Если я так плох, почему ты здесь?

- Мне кажется, мы поладим. К тому же, я к тебе привык. И ты не скряга, - Ветер вытер руки о рубашку и смахнул с колен крошки, - я знаю, чем все кончится, но хочу понаблюдать историю целиком.

- Ты знаешь, что со мной будет?

- Конечно.

- Конечно да или конечно нет?

- Вот пристал. Видишь, ты уже начал задавать глупые вопросы. Я в любом случае не скажу, а если скажу, то совру. Зачем тебе знать?

Наверное, он был прав. Знай я точно, когда умру и почему, что бы это изменило? Что я стал бы делать? Считать дни или годы? Заперся бы на все замки, и не выходил из дома во избежание несчастного случая? Перестал разговаривать с людьми? Сошел бы с ума от этого ожидания?

- Я действительно прав, - подтвердил Ветер, - когда ты начинаешь думать, у тебя неплохо получается.

- Перестань копаться в моей голове!

- А не надо скандировать каждую мысль, как лозунг. Я глохну от тебя, Гленн. Не мог бы ты думать потише?

- Постараюсь, - если честно, я совершенно не представлял, как это - думать потише.

Ветер нехотя потянулся, снял плед и встал.

- Надо идти, дорогой. Я воспользуюсь дверью, если не возражаешь?

- Куда ты пойдешь в одной рубашке?

- О, как мило с твоей стороны позаботиться обо мне, - непонятно было, издевался он надо мной или говорил серьезно, - через пару лет старые враги встретились, и любовь между ними запылала, как прежде.

- Я ничего против тебя не имею.

- Не важно. У каждого должен быть свой, персональный, враг. Даже если он тебе очень нравится.

- Кто решил, что «должен»?

- Не знаю, - он замолчал на минуту, - я не Господь Бог. Какой смысл задавать вопрос, если тебе некому ответить? Глупо беседовать с пустотой, так недолго и тронуться. Мне пора, Гленн.

- Возьми хотя бы плащ.

Я накинул свой плащ ему на плечи. Он оказался маловат, но лучше, чем ничего. Враг, демон, какая разница? Никому не следует гулять полураздетым под ноябрьским дождем.

- Спасибо.

Мне показалось, он был тронут. Или растерян. Или удивлен. Я понятия не имел, какие чувства способен испытывать демон. На пороге он обернулся:

- Не придавай значения новомодным сказочкам, в которых человек якобы видит демона, говорит с ним, пьет вино и шатается по улицам, а потом осознает, что демон - темная часть его натуры. Не верь, что чудовище в душе можно уничтожить, обратившись к Свету. Сила молитвы, конечно, велика, но действует только на вымышленных героев. А я, на беду твою или к счастью, настоящий. Не обольщайся, дорогой, мы совсем не похожи. Разве что у тебя, как и у меня, серые глаза, и вообще ты красив, может даже красивей, чем я. На мне твой плащ... На этом наше сходство заканчивается. Я - Ветер. Ты - Гленн Альгер.

#

- Из тебя ничего не выйдет.

Ветер ловит лунный луч и направляет его свет, как стрелу, мне в глаза. Я пытаюсь отодвинуться, но свет следует за мной, не давая укрыться в темноте.

- Перестань.

- Почему?

- Мне больно.

- Ну и что?

Свет все-таки гаснет. Перед глазами расплывается черное пятно. Демон тихо смеется.

- Что мне делать, Ветер?

- Перерезать себе горло. Повеситься на люстре. Утопиться в пруду. Отправиться к вэлу Адаму, встать перед ним на колени и позволить делать с собой все, что он пожелает. А лучше попроси меня тебе присниться и закрывай глазки. Так ты убережешь себя от греха, и самоубийцей тебя не назовут. Все как у людей - уснул и не проснулся. Скажут, что смерть твоя была легкой. Кто-то, возможно, даже позавидует.

- Я боюсь смерти.

- Пустяки, дорогой. Люди вечно боятся неизвестного, а потом глядишь - и привыкают. И даже удивляются, отчего это они всю жизнь боялись такой ерунды. Хочешь спать?

- Нет.

- Ладно, - Ветер вздыхает, - воля твоя. Тогда давай побеседуем.

- Я не расположен беседовать.

- Почему? Ночь - отличное время для задушевного разговора.

- Я не хочу разговаривать. Мне стыдно, Ветер.

В глубине души я надеюсь, что он пожалеет меня. Положит руку на плечо. Скажет что-то ласковое. Улыбнется, уверит, что ничего ужасного не произошло, все можно забыть и жить дальше. Без всяких на то оснований я жду от него сочувствия. Какая наивность. С чего бы ему меня жалеть?

- Да уж, есть чего стыдиться. Вы трус, милорд Гленн.

В отличие от утреннего собеседника, Ветер не пытается меня обидеть. Он всего лишь посторонний. Не друг, не враг. Исследователь, холодно излагающий результаты собственных наблюдений.

- Ты так перепугался, что позабыл даже о своем происхождении. Среди Альгеров это редкость. Они все ужасные гордецы. Впрочем, половина дурной крови не может не дать о себе знать. Помнится, во сне ты был смелее и значительно увереннее в себе. Например, ты знал, что обязательно проснешься. Мне это нравилось. Но, - Ветер пожимает плечами, - с возрастом люди становятся осторожнее. Как рано ты состарился, мой мальчик.

Мне нечего ответить.

- Почему ты не дал ему сдачи? - интересуется Ветер как бы между прочим.

- У меня не было оружия.

- Бутылка вина вполне сошла бы. Славно полоснуть по горлу осколком стекла ...

- Он был сильнее.

- Он был пьян. У него двоилось в глазах. Ты мог убить его, если бы попытался. Но вместо этого ты размышлял о прелести его губ. Чудесных мужественных губ с мелкими трещинками. Малыш, у тебя определенно есть задатки шлюхи.

Невыплаканные слезы рвутся наружу. Нет больше сил сдерживать их. Я реву в голос.

- Отвратительно, - замечает Ветер, - хотя, знаешь, тебе идет, когда ты плачешь. Очень трогательно. Прелестный нежный юноша со слезами на глазах. Какое сердце не дрогнет? Надо только чуть-чуть приглушить звук, и получится просто идеально.

Он опускает руку в карман.

- Пожалуй, я дам по медной монетке за каждую твою слезинку. Видишь, я тоже не скряга.

Из кармана появляется горсть монет. Ветер небрежно бросает их мне на колени. Медные кругляшки рассыпаются, падают на пол, кружатся на ребрах, блестят в лунном свете.

- Теперь ты богат, Гленн.

Если ему нужна моя смерть, он почти у цели. После такого оскорбления нельзя жить. Мне хочется одного - поскорее покончить с этим. Закрыть глаза. Погрузиться в сон.

Ветер придвигается ближе. Его дыхание касается моей кожи. Теплая рука нежно перебирает мои волосы. Тонкие изящные пальцы осторожно вытирают слезы.

- Позови меня в свой сон, - шепчет Ветер, - позови, дорогой. Нам будет славно вместе. Я больше не стану обижать тебя. Никто не сделает тебе больно. На той стороне много чудесного, поверь. Я буду любить тебя всегда, тебя одного. Кто в этом мире может быть более верным?

- Приходи сам, Ветер, - бормочу я сквозь мягкий пух дремы.

- Я не могу. Теперь, когда ты вырос, мне не хватает на это сил. Ты должен позвать меня, Гленн.

Мои глаза сами собой открываются. Выходит, он не всесилен. Не только я, но и он тоже пасует в каких-то ситуациях. Если он не способен войти в сон никчемного мальчишки, половина крови которого - сущая дрянь, без приглашения, правдивы ли все его обвинения? Так ли хороши на самом деле его бесконечная любовь и верность?

- Позови меня, - продолжает настаивать Ветер. Он, конечно, замечает, что мои глаза открыты, но не хочет сдавать позиций.

- Нет, Ветер, я не хочу. Тебе нечего делать в моих снах.

Злость искажает его лицо. Зубы сжимаются. Рука, мягкая и нежная секунду назад, хлестко бьет меня по щеке. Пощечина как знак отчаяния. Несмотря на оскорбление, я на минуту чувствую себя победителем.

- Ты мнишь себя принцем, но на самом деле ни на что не способен. Двух слов связать не можешь, не то чтобы сделать что-то. Одни слюни и сопли. Ты ничего не получишь. Ни власти, ни славы. Проживешь всю жизнь в провинции под крылышком безумной маменьки.

- Посмотрим, Ветер, - отвечаю я, - посмотрим.

Приступ ярости проходит так же быстро, как возникает. Лицо Ветра снова спокойно и безмятежно. С трудом верится, что секунду назад он скрежетал зубами от злости.

- Ладно, дорогой, - говорит он, как ни в чем не бывало, - уже поздно. Мне пора. Не скучай, при случае загляну.

Он поднимается, ступает в лунный свет и исчезает.

#

Я не воспрял мгновенно. Не преисполнился божественных сил. Долгое время после ухода Ветра я сидел на полу, отупев от слез, и вспоминал утренний разговор с Адамом, слова, сказанные им и свою трусость. Прошел, наверное, час, прежде чем я обрел способность соображать. Думай. Думай и постарайся выжить. Ветер не смог тебя убить, но это не значит, что ты не уничтожишь себя своими руками. Слишком велик позор. Слишком поспешным было твое бегство. Слишком очевидна слабость. Думай, Гленн. Ты один. Никто не угрожает тебе, но никто и не поможет. С тебя довольно советов и комментариев. Постарайся сделать хоть что-то сам. Все уже случилось. Если ты не собираешься умирать прямо сейчас, надо исправлять положение. Можно, конечно, забыть об этой истории. Когда-нибудь обидчик уедет, не будет же он всю жизнь торчать в кабаке. Никто больше не посмеет назвать тебя королевским ублюдком. А если он останется здесь? Тебе ведь не известны его планы. Вдруг он приехал надолго? Тогда каждый день, выходя из дома, ты будешь воровато оглядываться, нет ли его поблизости. Да и где гарантия, что он окажется единственным? Через несколько лет ты поедешь в Рьян в надежде предстать перед братом королем. Любой придворный, да что там, последний слуга, бросит в тебя камень и назовет бастардом. Потому что это правда, Гленн. Истинная правда, как ни крути. Будешь каждый раз убегать? Надеяться, что все они ни с того ни с сего умрут, и ты их больше не увидишь? А если сам Эдуард посмеется над тобой и выгонит вон? Что тогда ты сделаешь? Уберешься домой и будешь скулить, поджав хвост? «Из тебя ничего не выйдет». Господи, неужели Адам и Ветер правы? Я привык считать себя принцем. Мне действительно казалось, что я лучше других, по крайней мере, умнее большинства. И что на деле? Не сумел связать двух слов. Не смог постоять за себя. Я всего лишь растерянный маленький мальчик, возомнивший себя полубогом. Высоко залетел, теперь падай, ничего не поделаешь. Не лучше ли вообще не ввязываться в эту историю и покончить разом со всем? Говорят, умереть от потери крови не больно. Похоже на медленно наступающий сон. Самоубийство? Грех? Наплевать, я не верю в эти глупости. Неужели Богу есть дело до того, каким путем я уйду отсюда?

Охотничий нож лежит на столе, предлагая свои услуги. Его совсем недавно наточили. Видишь, Гленн, как все удачно складывается. Тебе не придется мучительно пилить себя тупым лезвием. Ветер порадуется. Зачем-то ведь ты ему нужен. Он получит свое. Хоть кому-то будет хорошо. Легкий вздох за спиной. Послышалось. Там никого нет. Никто не помешает тебе, дорогой. Я провожу лезвием по внутренней стороне запястья. Мелкие капли быстро сливаются в тонкий ручеек. Красиво. Но как же больно, черт возьми! Разрез совсем поверхностный, я понимаю, что этого явно недостаточно для того, чтобы истечь кровью. Надо бы еще раз, поглубже, но у меня нет ни малейшего желания продолжать. Действительно больно. И страшно. Жестоко издеваться над собой таким образом. Хватит. Мне больше не хочется умирать.

Думай. Ничто не возникает в секунду. Ты не умеешь делать множество вещей, но тебе всего тринадцать. Вся жизнь впереди. Ты успеешь научиться говорить, драться, заставить других считаться с твоим мнением, забыть о позорном клейме бастарда, целовать в губы божественную Альгерту. В конце концов, в жилах твоих течет королевская кровь (которую ты сейчас бездумно проливаешь). А кто он? Дворянин, пусть знатный, богатый, но в любом случае не Альгер. Посмотри на это иначе. Он - никто по сравнению с тобой. Он унижал тебя, потому что ты ему это позволил. Пора взрослеть, Гленн. Некоторые вещи нельзя прощать. Ты должен разобраться с этим, чтобы потом всю жизнь не краснеть при воспоминании. Ты должен.

Решение приходит само собой, а с ним - внезапное спокойствие. Все просто и очевидно. Я поражаюсь, отчего не додумался до этого раньше. Никто не объяснял мне, что можно повзрослеть за одну ночь, но что-то подобное произошло. Я стал старше. И еще я вдруг понимаю, что не стану больше плакать. Ни по кому и ни из-за чего. Ветер прав, я слишком громко думаю. Легкомысленно демонстрирую окружающим свои чувства, и оттого становлюсь донельзя уязвимым. Больше этого не будет. Я научусь думать тише.

За спиной снова раздается вздох, но я не оборачиваюсь. Честно говоря, мне все равно, есть там кто-нибудь или нет. Я поднимаюсь с пола, прикладываю платок к порезу на руке. Больно, но терпимо. Кровь остановилась сама по себе. Никто еще не умер от царапины. Ночь идет на убыль. Я и не заметил, что луна давно исчезла, и комнату наполняет мягкий предрассветный свет. Он вливается через окно, растворяя цвета, стирая очертания предметов. Всё вокруг кажется ненастоящим, пепельно-серым. Мои глаза, воспаленные от слез и бессонницы наконец-то отдыхают. Я только сейчас понимаю, насколько сильно устал. Надо обязательно поспать. Но перед этим необходимо завершить последнее на сегодня важное дело.

«Дорогой, - пишу я, (с какой легкостью перо скользит по бумаге!), - думал о тебе всю ночь. Ты прав, мне действительно есть, чему у тебя поучиться. Приду нынче вечером в десять. Пожалуйста, встреть меня сам. Матушка очень сурова, и я не хочу, чтобы нас видели вместе. Кажется, я люблю тебя. Целую. Твой Гленн».

Слуга, сонно хлопающий глазами, оказывается достаточно проворным, чтобы поймать на лету золотую монету. Он не станет болтать. Никто не заплатит ему больше.

- Отнесешь это в гостиницу, - говорю я, вручая ему записку, - отдашь вэлу Адаму, господину, который недавно приехал. Скажешь, ответ не требуется. Я приду в любом случае. И передай матушке, что я лег очень поздно и прошу меня не будить. Ступай.

Все. Теперь спать.