Пусть простить меня невозможно

й каждый день и каждую ночь. Вокруг грязь, дно, болото, а я о

перти много переосмысливаешь. Время думать есть. Слишком много времени. И у меня как посттравматический синдром: перед глазами дети на складе, взгляд Оксаны там, возле трупа Нади, и слова её,

на небе или в дьявольской бездне решил иначе, но мы выжили. Возможно, для того, чтобы я понял, насколько они все дороги мне и на что я готов ради них.

ная, отпусти меня. Себя отпусти. Что ж ты рвешь меня письмами этими? Что ж ты меня надеждой проклятой не о

ертами, за то, что ломает, прогибает, не дает очерстветь, смир

исьмами. Глаза закрою, а там каждая картинка одна невыносимей другой,

потерять так, чем похоронить. Лучше знать, что она счастлива, жива, дышит, улыбается. Пусть не со мной. Да, пусть я сдохну сам от ревности, но она должна жить. И дети наши. Не прятаться всю жизнь, а именно жить. Ее бывший муж был бы им неплохим отцом. Бл***дь. Представлял, как Руся другого называет п

акси, до крутого мачо. Представлял, как Оксана улыбается кому-то, поправляя волосы за ухо. Как в кафе идет с ним (эфемерным без лица и возраста). Как домой приводит и манит взглядом. Теперь я точно знал,

емноту под храп соседей по камере и придумывал её письма. Какими они могли быть. Что она пишет мне о себе? Может, ненавидит и проклинает. А, может, нашла другого или вернулась к мужу. Вот почему читать боялся. Думал пройдет пару месяцев – устанет

баба по тебе, а ты игноришь? Или гонять

, он эти буквы на конверте одним взглядом испачкать

суй нос, куда не просят –

нее и мучительней сдох, а у него глаза бегать начинают. Знает,

с шалавами знакомимся, лишь бы сунуть хоть в кого, а ты

няли. О здоровье заботились. Я и так дерганый, мне спускать надо, а то на хрен замочу кого-то и засяду пожизненно. Мне все равно было. Что там на воле? Оксана чужая? Могилы родителей? Бизнес похеренный? Та же тюрьма, но без реш

стоит на коленях, растрепанная, с моим членом во рту. Представлял, и сам пальцами член сжимал, стиснув челюст

каждый день. И она снилась. Только никогда приблизиться не мог. Бежал за ней, видел, почти руками дотягивался

просыпался с этим

не спросил, а тот поморщился тогда, как будто нерв зубной ему задел без наркоза. И я его понимал больше, чем кто-либо другой. Только жаль мне было, что кто-т

у, как психует в ответ, как орет... а я улыбаюсь. А потом понимаю, что теперь только так в мыслях и буду слышать. Нет его

к тот руки за спиной сжал. Точно, как Ворон. Даже стоит так же – спина прямая, подбородок вздернул

ешь. А потом бац и нету. И все. И уже

чу об этом. Думаем вы

ильнее сжал

тащи

тащи

ничего сказать не может. Я должен между строк читать.

м виноватого. Точнее, нашли уже. Теперь адвокаты работают, обвинение. Т

щения, который согласился отмотать за меня срок либо

сесть, а его семью кормят, оберегают. Либо накосячил и

Недолго уже осталось. Если что нужн

у пока особо верить не хотелось. Боялся сильно. Если не прока

авай. П

ки, которая сама ушла из дома и теперь растерянно скулила в клетке питомника. Злая и дикая, ощетинившаяся, голодная с мечтой вернуться

бя сын родился, Руслан. Тяжело ей троих одной. Мы помогаем,

л и сильнее пальцам

Сы

й. Сиди, как в карантине, и не дергайся. Ско

от в этот самый момент. Не могу больше! Да, я слабак! Я просто тряпка, но я уже без нее загибаюсь. Голос слышать хочу, письма по

ь, как идиот. Меня заткнуть пытаются, а мне по фиг. Меня прет от счастья. В итоге в карцер затолкал

она

намного больше. Оно настолько глубокое, емкое, что и добавить нечего. И я сам начал ждать. Надежд

ь отпустила,

к нам перевели. Вот и свиделись. Обрюзгший, зашуганный и жалкий. Меня увидел

да каждая шестерка харкнет в тебя или пнет носком сапога. Когда парашу чистить заставляют и в ногах у простых мужиков ползать. И ломают. Каждый день беспрерывно ломают. Из человека в животное. Оно ведь внутри живет. У каждого разное. У кого-то хищник благородный, а в ком-то шакал трус

под улюлюканье зэков, а

ришел – убрать. От кого? Никто и не знал. А есл

уки дрожали, как у наркомана, и ломало зверски. П

епал. Перечитывал и переч

авал. Она писала так, будто не прошло почти два года. Будто я на каждое письмо отвечал. Будто тольк

ческого вещества. Смоешь, а оно все равно там. Потому что въелось. Даже если сверху закрасить - со временем проявится. Вот какое оно, прощение. И я хотел знать, сколько пятен оставил у нее в душе. Смоются ли они когда-нибудь окончатель

тветил.

йста. Я скоро. Сил нет - домой хоч

*

ыли. Решил себя продать ради родных. Что ж, всякое бывает. Не скажу, чтоб угрызения совести мучали. Каждый знает себе цену. Я же

чтобы воля ворвалась в легкие и мешала дышать, сбивала все мысли. Достаточно, чтоб тебя заперли даже на сутки, и уже потом мир иным кажется. Я вышел отсюда другим человеком. Только сейчас это понял. Смотрел на прохо

в одиночестве, а у кого-то в чьих-то глазах. И я, как идиот, просто пришел к ее дому и ждал, когда выйдет. Увидел и чуть с ума не сошел. И страх опять появился. Да, у меня, у взрослого мужик

развеваются на ветру, как поправляет их за уши, перекидывает сумочку через плечо, а меня уносит. Закричать. Позвать по имени и не могу. Так и шел чуть поодаль. А в метро потерял из вида и запаниковал. Бросился следом. Дежа вю. Од

Только я и она. У меня тот самый шрам болит, незатянувшийся, а внутри ощущение, что сейчас пришивать себя к ней иголкой, ржавой и мокрой. Без

ал вслух и к себе так сильно прижал, что хруст ее костей услышал, и только сейчас понял, насколько она хрупкая, худенькая. Раньше ее больше было. Лицо мое гла

. Не разговаривали. Просто вместе, куда глаза глядят. Пальцы с ее пальцами сплел и жду. Сам не знаю чего. Наверное, когда прорвет пл

е молчим, на улице молчим. Смотрим

ил ею, затормозив в нашем прошлом, а она вперед шла. Уже без меня. Ей принять надо или не принять. Если бы прогнала, я бы понял. Ушел. Пришел бы

и спали уже. Чтоб мать меня пока не видела, чтоб

ставила меня с ними. Как в воду кинула со связанными руками. П

я не два года не было, а жизнь целую. Да и в возрасте таком каждый день - целая жизнь. Пару дней пропустил, а ребенок другим становится. Руся на себя не похожа, оставил почти младенцем, а сейчас уже принцесса взрослая. Ло

ьзя, и страшно мне, что проснутся и шарахнутся, как от чужого. Не примут обратно. Это мы, взрослые, через себя переступить можем, а дети слишком честные, ч

азами огромными. Я палец к губам приложил. А он стоит и просто смотрит.

отрепал, а он цепляется

а руку взял, в его комнату увел. Казалось вечность целая прошла с того момента, как последний раз видел. Там, на проклятом складе. Сейчас сердце

что нет здесь пятен никаких. Не было никогда. Меня ждали. Все он

кой стал. Че

Она нам это всегда говорила.

ше меня самого чувствует. И словам моим не верила и молчанию. Просто не отпустила. И

ром поговорим. Дава

т с нами

Я теперь о

бещ

лян

о чем не думал. Просто смотрел. Наслаждался. Впитывал в себя. С утра будет сложнее. С утра говорить придется. И казалось мне, что с дочерью сложнее будет, ч

*

тот момент, когда все взорвется. Я это взрыв уже кожей ощущал. И после него либо земля выжженная и пеплом посыпанная, ли

ет по груди, мечется, хрипло всхлипывает. Я целую насильно, а она то обнимает, то толкает снова. Сильно толкает, и в глазах одна боль. Пока не сломал, прижимая к себ

ты был

..Но ведь она не

обой.

и кажду

Не было тебя! Ненав

. Нена

рику, панику, злость. Все это чтоб потерялось в хаосе голода. Рвать на части физически, чтоб внутри не так больно было, чтоб извивалась подо мной и

по взгляду моему, что обезумел, трясет всего от напряжения, точка невозврата пройдена

. я потом

лодный. Не с курор

ичего не было. Больной этим расставанием, дикий от страха,

бедра, слышу, как плачет и ненавижу себя самого за

ться не мог. Трясло всего. Без нежности и ласки. Вдирался в нее и хрипел под ее слезы. Рот ладонью накрывал, чтоб дом не перебудила и осатанело

но. Вот как и должно быть. Дышит все еще тяжело, во

я и теперь мог спокойно смотреть на нее. Именно спокойно. Не так, как вчера и ночью – словно чокнутый псих. Не

беззвучно, а у нее в о

ихо и сильнее приж

о дается. За самые, казалось бы, банальные вещи, всегда нужно бороться. И я боролся, как умел. За первую улыбку дочери, за ее доверие, за то, чтоб папой назвала и на руки пошла, за

меня б

ки дочери и взгляда, к

н. Не переживай. Может, по утрам будешь

Русе хвост. В очередной ****цатый раз. Она не вмешивается, не помогает, а я матерюсь про себя и пальцы

шь бы не пугалась и не жалась к матери, когда руки к ней протяг

ждешь или хочешь. Я с ней времени старался больше проводить. В парк возил

, как дочь на карусели катается и матери рукой машет. – дай

кричит там, а я уши руками зажимаю и ненавижу себя лютой ненавистью. Оксана успокаивает,

Она особен

исок. Тоже переживает

ут постою, Никиту покачаю, ему спать уже по

ничего не меняется. Не подпускает к себе. И я уже не знаю, как и когда все изменится. По ночам у ее кро

ное уронил и к ним. Оксана ее по голове гладит, что-то говорит тихо,

Па

у ее, и в горле дерет. А она повторяет и повто

ты ушел. Я т

чется, чтоб повторила. Сказала еще раз. А она взгляд н

енное тво

ольше? – и рывко

е у

гда-ни

гда-ни

покупать. Я не люблю пломбир

*

носить и глаза мне ею мозолить. Царева она. Самая настоящая. Моя женщина. И пусть об этом стоит штамп в паспорте. Люблю метить, то, что прин