Война в воздухе

"Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,

Нарисуй мне портреты погибших на этом пути,

Покажи мне того, кто выжил один из полка,

Но кто-то должен стать дверью,

А кто-то замком,

А кто-то ключом от замка".

(Виктор ЦОЙ)

– Ещё раз и по-русски, пожалуйста! Значит, твои бедные гуманитарщики и знать не знают, что ты собираешься остаться в Грозном?!

– Они потом всё равно узнают... Зачем мне сейчас что-то объяснять, доказывать? Надоело. Ты представляешь, чего я дома натерпелась?

– А ты чего ждала? Что все обрадуются – наконец-то мы от неё избавились?.. Нет, Лиска, можно было бы, конечно, найти более простой способ самоубийства...

– Ага. И более приятный, хочешь ты сказать?.. Может, ты мне еще про зинданы расскажешь?

– Про зинданы пусть вон ОРТ рассказывает... войненетцы твои часто возят гуманитарку в Чечню?

– Часто.

– Ну вот, и сколько их пропало в зинданах?.. То-то же.

– Это ты меня или себя утешаешь?.. Да ладно, Лен, что со мной может случиться? Как любит говорить моя сестрица, грешно обижать обиженных Богом...

– Ей виднее, она тебя давно и хорошо знает!.. Ладно, ты хоть пиши почаще, а?

– Почаще – ручкой-то по бумажке?! Кошма-ар...

– Что, привыкла к благам цивилизации? Ничего, там быстро отвыкнешь! Хотя... если верить ОРТ, в Грозном уже Интернет появился...

– Ага. В каждом зиндане.

– Лисик!

– Ладно, Лен, прости, дура я, и шутки у меня дурацкие... Не волнуйся ты, кому я там нужна, старая вешалка? Я же еду туда с детьми работать. С деть-ми! Юбку подлиннее, платочек пониже, глазки долу... и вообще я образцово-показательная вдова...

– Угу, можно образцово показывать... В душещипательном сериале. Только ты не забудь, что любой сериал непременно кончается свадьбой героини, а не её похоронами!

– Вот и славненько, я постараюсь не отступать от традиции... Ну что, присядем на дорожку?

– Уже?

– Уже...

* * *

06.10.01

Вот, пишу сразу после приезда, как обещала. Не знаю, правда, с чего начать... и стоит ли вообще. Не имею я, наверно, права тебя грузить, когда вы там и так с ума сходите... но мне просто больше некому это рассказать. Маме я позвонила сегодня утром и болтала таким бодрым голосом, что аж самой стало тошно.

Так вот, здесь всё не так плохо, всё гораздо хуже. Гораздо.

Самое главное. Мне, наверно, придется и тебя трясти с просьбой о матпомощи. Своих я уже напрягла. Здесь нужно ВСЁ, что в голову приходит – постельное бельё (пусть старое), тетрадки, карандаши, какие-нибудь супы в пакетиках... помогите, люди добрые, чем можете, короче, сами мы не местные... Здесь НИЧЕГО нет, и самое главное, что это никого не волнует.

Приехали мы сюда, как ты помнишь, во вторник. Пока войненетцы распределяли свою гуманитарку, я пошла в РОНО с документами. Мурыжили меня там до вечера – с обычными старыми песнями о главном:

"Зачем вам эти подвиги?"

"Ведь у себя в городе вы были прекрасным специалистом! Сделали карьеру!"

"У вас кто-то из близких здесь погиб?"

"Если это романтика, то вы не в том возрасте!"

"Вы просто не представляете, с чем вам придется здесь столкнуться!"

"Вы просто не представляете..."

"Вы просто не..."

"Вы просто..."

И только когда я процитировала им Иешуа из Булгакова: "Злых людей нет на свете...", они, видимо, сообразили, что таких, как я, уже не вылечить, и...

И в конце концов направили меня на работу в детдом. Точнее, в интернат для глухих и слабослышащих детей.

Сразу скажу – по документам детей двенадцать, из них семеро глухих и слабослышащих; в наличии – семнадцать, из них детей четырнадцать.

Теперь расшифровываю. Пока этот интернат возили туда-сюда, с войны на войну, в Ингушетию и обратно, к нему прибились "посторонние" сироты и потеряшки. С семерыми маленькими глухонемыми ребятами занимается Люция Карловна, она тут за всех – и повариха, и воспитательница, тоже глухонемая, старушка уже. Она всю жизнь здесь работает, вместе с директором, Майрбеком Хизировичем, а он даже старше её, и очень больной.

Ещё семеро ребят – просто малышня до десяти. Майрбек Хизирович отдал в РОНО их данные для поиска родных, но что-то пока без толку. И ещё есть трое старших – которые давно уже не дети. То есть по возрасту им 13-15. Они тут всех и содержат, в сущности. Как? Воруют. Артур, Гелани и Сашка. Все – грозненцы из бывшего Грозного. Сашка – русский, но для него я тоже не существую. Что мне очень понятно. Просто до боли.

Короче, умереть здесь легче лёгкого, но что-то не хочется помирать как "русская джуляб". Это первое, что я от них услышала, от старших-то. Слово "джуляб" переводится... ну, сама вспомни замечательное русское слово, в котором тоже есть буквы Б, Л и Я.

Очень тяжело.

Ладно, всё. Поплакалась, и будет. Не отправлю я это письмо, наверное. Лучше бодрым голосом позвоню. Очень бодрым. Если наскребу денег.

* * *

Омоновец когда-то служил в Таёжке, – десять километров от её родного города, воистину мир тесен, – и она наконец поняла, что иначе её погнали бы отсюда сразу, несмотря на туго свернутый комок купюр разного достоинства: всё, что к тому времени вообще у нее оставалось.

Когда час назад Артур, единственный из старших, кому ещё подходило слово "мальчик": тонкий, хрупкий, глазищи в пол-лица, – буквально поволок её сюда, она выпотрошила кошелек подчистую, и теперь, безотрывно глядя дюжему капитану в глаза, пыталась сообразить, сколько же там было денег.

Заканчивались её четвёртые сутки в Грозном.

– Что ты тут забыла вообще, землячка? Да езжай ты домой, бля..!

Это было не оскорблением, а просто вербальной связкой.

Она торопливо закивала:

– Спасибо, прямо сейчас поеду, честное слово, только детей отпустите, пожалуйста...

– Да какие это, нах.., дети?! Дети, бля..! Ты что, не понимаешь, куда тебя принесло? Тупая, бля..!

Она опять послушно кивнула.

– Детей отпустите...

– Да эти дети тебя ночью от...бут и глотку перережут!

Эти дети смотрели на нее из-за решётки, из полутьмы "предвариловки". Там было много других... уже не детей, взрослых, и все они молча смотрели... слушали.

– Вот деньги.

– Я тебе добра хочу, дура, бля..!

– Спасибо, конечно, конечно, я понимаю, спасибо...

Капитан, махнув рукой, раздавил окурок в грязной консервной банке, – она следила за каждым его движением, как завороженная, – и начал сосредоточенно пересчитывать смятые купюры.

– Восемьсот. За двоих – надо бы по пятихатке...

Она сглотнула.

Капитан тяжело помолчав, опять махнул рукой:

– Х.. с тобой... дура ты, учительница, лечиться тебе надо, ей-Богу...

Она вновь кивнула машинально, как китайский болванчик, который в её детстве, – много веков назад, – стоял на бабушкином комоде, улыбался и кивал, кивал и улыбался...

– Чего стоишь, забирай своих щенков! Которые твои?

Звякнул ключ, и она кинулась, влипая в решетку, схватила своих, – Гелани, Сашку, – и наткнулась на взгляд ещё одного мальчишки.

Чуть постарше её ребят, и на голову выше, стриженный под ноль, худой как щепка, – всё это она увидела, уже держа его за костлявый локоть.

– Эй-эй-эй, ты чего, землячка, совсем ..бнулась? – Капитан ухватил парня за другой локоть, толкая его обратно за решётку. – Сдурела? Что, скажешь, тоже твой?

– Мой, – ответила она твердо.

– А за него чем платить будешь? – Капитан ухмыльнулся, сощурясь, оглядел её, – она не отстранилась, твёрдо посмотрев ему в глаза, сняла с шеи золотую цепочку с крестиком:

– Храни вас Господь...

...Остановились они, все пятеро, только в квартале от блокпоста, где-то на бывшей спортплощадке возле бывшей школы, под разбитым баскетбольным щитом, и только тогда незнакомый парень выдернул локоть у неё из ладони, метнув исподлобья тёмный взгляд.

И выругался так грязно и замысловато, что она даже и не поняла сперва этих слов.

– Ты зачем? – растерявшись, спросила она обиженно. – Зачем ругаешься? Ты бы при своей маме тоже так ругался?

И осеклась, когда он шагнул к ней, ощерясь совершенно по-волчьи:

– Заткнись, ты! Она погибла, когда вы здесь бомбили!

– Тогда она тем более тебя слышит... всегда, – будто игла вошла в грудь под левой ключицей.

Он ещё несколько долгих секунд смотрел на неё, тяжело дыша, потом обернулся к мальчишкам, спросил что-то, кивнув в её сторону и общеупотребительным жестом повертев пятернёй у стриженого виска.

Она вытерла щёки ладонью.

– Да она ж только во вторник сюда приехала, Бек, – Сашка пожал плечами, и снова заклокотала чужая речь.

Она тупо ждала, и, наконец, парень, названный Беком, нехотя кинул по-русски, – уже явно для неё:

– Ладно, я с вами.

...И опять она сразу ничего не поняла, когда Люция Карловна на пороге дома метнулась к ней, отчаянно жестикулируя, – ещё один чужой язык, – а маленькие так же отчаянно враз заревели, и Сашка, сглотнув, тихо сказал:

– Директор... Майрбек Хизирович... умер в больнице... утром.

Голова стала совершенно пустой и лёгкой, она пошатнулась, опираясь на косяк.

– Люция говорит, – перевёл Сашка сдавленно, – что вы теперь тут будете главная, если... если согласитесь.

Детский плач оборвался, теперь все они молча смотрели на неё.

Бек, по-хозяйски шагнув вперёд, что-то тихо сказал Сашке, а тот – Люции Карловне, и она, кивнув, повела детей в дом.

Глаза Бека, темные, с длиннющими ресницами, оказались прямо перед её глазами:

– Что, останешься здесь? С ними?

Она облизнула губы, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо:

– Конечно.

– Ты не можешь одна тут жить, – бросил он резко. – Ты женщина. И не старуха.

– Ну, знаешь, – пробормотала она, – я бы с удовольствием стала мужчиной... или старухой...

Бек наконец отвёл глаза, несколько мгновений глядел себе под ноги, потом опять повернулся к Сашке и что-то спросил, – она разобрала только слово "Коран".

– В кабинете у Майрбека Хизировича, на полке... – Она спохватилась: – А... а зачем? Я не...

Бек длинно вздохнул, поглядел в небо.

– Давай руку. Только не дёргайся.

Ничего не понимая, она послушно протянула ему руку. Бек перевёл взгляд на вернувшегося Сашку, на Артура и Гелани. Достал и раскрыл нож.

Пять окровавленных ладоней слились над Кораном.

* * *

18.10.01

Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, я наконец добралась до почты.

Ну что, можешь поздравить меня, моя дорогая... как ни странно, но я всё ещё жива и даже обзавелась родственниками... а ещё точнее, толпой кровных братцев – аж четыре штуки. Не было ни гроша, да вдруг алтын.

Честно? Я просто счастлива.

А всё оттого, что я выменяла на блокпосту свой крестильный крестик на Бекхана, – мне повезло, что он оказался золотым. Крестик, я имею в виду... Бек, впрочем, тоже. Как и все они.

Побратались мы впятером кровью, как в индейских фильмах. Идея Бека. Не знаю, откуда он её взял. Он вообще полон идей, самых разнообразных, и рулит нашим кораблём. До тех пор, пока не приходится демонстрировать ему, кто в действительности вожак стаи.

Потому что на самом деле Акела-то здесь я, и рулю тоже я. Когда не прикидываюсь беспомощной женщиной...

Вот уж не знаю, куда только нас вынесет с такими рулевыми...