Сотворение миров

Дом медленно умирал.

Нахальный плющ оплёл остатки его стен, уныло торчащих, как почерневшие, гнилые зубы, бойкие птицы свили гнёзда в бывших дымоходах. Любой случайный путник решил бы, что руинам этим никак не меньше нескольких веков.

Да и самому Дому так казалось.

Хотя Хозяин покинул его всего пять лет назад.

Дом ничем не смог помочь ему, когда он, истекая кровью, кое-как перешагнул через порог и, теряя сознание, тяжело осел на пол.

— Дом, ты... подожди... кто-нибудь придёт...

С этими словами Хозяин оставил его, и Дом, содрогаясь от ужаса и горя, обрушил стропила над мёртвым телом, чтобы хищные звери не добрались до него.

Дом терпеливо ждал, но никто не приходил.

Хотя через полгода после ухода Хозяина мимо проезжал обоз переселенцев, вставших лагерем неподалеку от развалин. Несколько любопытных подростков, галдя, как стая скворцов, подобрались к Дому, и тот, со вспыхнувшей вдруг надеждой, попытался позвать.

Младший из ребят неожиданно взвизгнул и попятился прочь от Дома, а потом бросился обратно к лагерю, ревя во всё горло, спотыкаясь и падая. Остальные мгновенно последовали за ним, и через четверть часа лагеря и след простыл.

«Подожди... кто-нибудь придёт».

Так сказал Хозяин, и Дом продолжал терпеливо ждать.

Пять лет, как пять столетий.

Дом понимал, что вот-вот умрёт.

Он почти уже и не был Домом.

Трое людей, вынырнувших из чащи, настороженно озирались и скалились, как звери. Дом даже не пробовал позвать их. Они были злыми.

Они тащили за повод упиравшуюся гнедую лошадь с каким-то мешком на спине.

Один из пришельцев, получив пинка от другого, более сильного, и вяло огрызнувшись, начал разводить на поляне костёр. А двое остальных с гоготом сдёрнули со спины коня мешок и распороли его ножом.

Показалось бледное лицо — зажмуренные глаза, закушенные губы, тёмные длинные волосы спутаны. Женщина? Да, женщина. Локти её были связаны за спиной.

Кто это? Кто...

Почему так...

Почему она...

Лошадь, пронзительно заржав, сорвалась с привязи и умчалась в чащу, но этого уже никто не заметил.

Треск разрывающейся ткани, взрыв хохота, отчаянный вскрик.

Больно. Почему так больно?

Она? Это она?

Это Хозяйка!

Ещё один тихий вскрик. Хохот. Грубая ругань.

Боль.

Дом не пытался звать её, он просто собрал всё, что осталось от его силы, и отшвырнул людей-зверей прочь отсюда... прочь от Хозяйки.

Прочь из этого мира.

Женщина на поляне неуверенно поднялась на подгибающиеся ноги, выпрямилась и, освободив руки от верёвок, судорожно стянула на груди обрывки платья. Замерла, лихорадочно озираясь.

Она была одна среди руин.

Совершенно одна.

Крупные капли дождя струились по её щекам, как слёзы.

Она запрокинула голову, отчаянно всматриваясь в темнеющее небо.

Нет. Уже нет дождя, и не видно неба.

Над её головой невесть откуда появилась крыша.

Она сделала пару неверных шагов и рухнула ничком.

Дом тревожно вздрогнул, но успокоился, слыша неровное биение её сердца.

Она здесь. Она пришла. Она останется с ним!

Хозяйка.

* * *

— Достал ты уже, щенок! Заткнись, а то урою!

— Это ты достал, Гарольд. Целый день мы по этой поганой чащобе тащимся. Какой тут может быть постоялый двор, это же глушь дремучая!

— Есть он тут. Парни на этапе рассказывали. Найдём — отсидимся, сколько надо. Место надёжное.

— Да кто вообще будет тут постоялый двор держать?!

— Это перевал. Здесь народу много бывает. Надо только место знать. А заправляет здесь баба.

— Да брось, Гарольд, ты сам-то веришь в эти сказки? Ба-аба! Ведьма разве что какая-нибудь. Давай лучше на тракт вернёмся, там хоть купцов каких-нибудь ощипать можно.

— На тракте солдат полно. Нас ищут, забыл? Я знаю, что делаю.

— Да ну? Вот это новость!

— Заткнись, говорю! Надо было тебя на рудниках бросить, сопляк. Толку с тебя...

— А кто часового снял, не я ли? Так что сам заткнись. Ох! Скотина...

— Не нарывайся, щенок, а то ещё получишь.

— Напугал, ага! Урод...

— Ещё?

— Да пошёл ты!

Вжавшись спиной в ствол дерева, парень сплюнул кровь, сжал кулаки и вызывающе сощурил серые отчаянные глаза в стрелах длинных, как у девчонки, ресниц. Гарольд хорошо знал, что заткнуть паршивца можно, только лишив сознания — огрызаться он будет, пока язык шевелится.

Какой там щенок — волчонок.

Гарольд в очередной раз с тоской вспомнил, как месяц назад стражники спихнули паршивца с телеги пришедшего обоза прямо под ноги гогочущей толпе каторжников. Парень вмиг вскочил и застыл, как сейчас: дрожащие губы прикушены, подбородок вздёрнут, в глазах — отчаяние и вызов. Тогда Гарольд крепко ухватил его за худое запястье со свежим ярко-алым клеймом, — тот только зашипел, — и молча поволок за собой под общий возмущённый гул.

Дурак.

Пусть бы рвали. Стервец как раз этого и заслужил.

Гарольд нехотя опустил занесённый кулак и ткнул пальцем, указывая вперёд:

— Ты вон туда лучше глянь, засранец. Пришли.

Чаща внезапно расступилась, и перед ними возник... нет, не дом. Не постоялый двор. Настоящий замок.