Нежеланный брак

Это осенний день Фрэнка Уоллиса ничуть не отличался от любого другого дня. Разноцветная листва давно опала с клёнов и дубов, которые усеивали нежные кусты роз, что росли совсем рядом с лиственными деревьями, своим осенним одеянием. Летом их бледно-розовые бутоны, распускаясь, испускали нежный аромат, который был едва уловим, и всё же ненавязчиво достигал всякого слушателя, который несомненно, остался бы среди этого благоухания ещё немного, если бы ему было позволено.

Массивно возвышающиеся над кустами дубы и клёны создавали отнюдь не самый приятный контраст с ласковыми на вид цветами. Благородные розы и совершенно простые, незамысловатые на вид лиственные деревья совершенно не сочетались в убранстве сада. Это не столько говорило о безвкусии хозяина, сколько о его настырности и любви к нигилизму, казалось бы, в тех вещах, которые любому показались бы неуместными. Садовник, яростно отвоёвывающий право придать какую-то гармонию территории, лишь недовольно выполнял поручения молодого владельца, про себя браня его и столько же восхищаясь настойчивостью строптивца. Его, казалось бы, ничуть не смущала эта какофония, созданная им же самим.       

Фрэнк подолгу любил смотреть на свой сад из окна мрачного кабинета, полностью абстрагируясь от мира. В такие моменты его глаза смотрели в одну точку, руки были сложены на груди, а одна нога запрокинута на другую. Вся его поза буквально говорила о склонности к глубокой, порой бесполезной задумчивости, которую, впрочем, сам молодой человек недостатком не считал. При случае Фрэнк всегда разглаживал свои усы и жадно вдыхал воздух ноздрями, выдыхая также шумно и педантично поправлял манжеты на рубашке.

Его внешний вид всегда соответствовал погоде. Несмотря на некую небрежность, мистер Уоллис каждый день надевал идеально выглаженную рубашку в тон настроения погоды: в светлые дни он всегда надевал белые, а в пасмурную погоду серые или чёрные. Несмотря на очаровательную закономерность в туалете, Уоллис не был ни дэнди, ни законодателем моды и одет был не по последней моде. Фрэнк не признавал моду, а она не признавала его — причём ни в одежде, ни в этикете, ни в архитектуре.   

Глядя на владение молодого капиталиста, многие удивлялись странной аранжировке, некоторые даже посмеивались: кто про себя, а кто сплетничая с другими. В его распоряжении не было большого количества земель, также нельзя было сказать, что он был обладателем роскошного дома, выполненного с особой утончённостью и вкусом. И всё же было в его имении что-то особенное, заставляющее остановиться и приглядеться к этой необычно построенной усадьбе, отличающейся от владений аристократов, находившихся кругом. И никто точно не мог ответить, что именно: простота ли постройки, отклонение от канонов архитектуры или же аскетичная серость?      

Впрочем, особенно сильно никто и не задумывался над этим вопросом. В округе мало, кто мог считаться хотя бы приятелем мистера Уоллиса; лишь те, кто считал себя нужным и имеющим вес в обществе, обсуждая его фамилию находил пару слов, чтобы выразить свою причастность. Обычно молодой человек при встрече лишь пожимал руки соседям, не снимая шляпы и ни в коем случае не целовал ручки милых дам, то ли от скудности манер, то ли от брезгливости — точно на это вопрос не мог ответить даже он сам. Он мало кого интересовал и мало кем интересовался.  

Пожалуй, его единственные друзья — рациональный расчёт и банковские банкноты. Уоллис не пренебрегал хорошими знакомствами и связями, но сторонился особенно расчётливых людей и слишком выгодных сделок. Фрэнк умело заслуживал доверие, что любой бы подивился таланту довольно юного представителя буржуазии. Фрэнку было всего тридцать два года, а в его владении находилось, как минимум, пять фабрик, только общедоступно известных. Сколько же коммерческого имущества было у него на самом деле знал, наверное, только сам Уоллис.      

Несмотря на занятость, много времени он проводил в одиночестве. В обеденный час молодой человек сидел, сложа ногу на ногу, в своём любимом плетёном кресле перед кипой бумаг, задумчиво покуривая папиросу. Ближе к вечеру Фрэнк любил отдыхать в большой гостиной у камина, попивая чашку крепкого и ароматного кофе. Его жизненный путь напоминал ему ход часовой стрелки — всегда равномерно, чётко и по плану текли его дела, не было ни спешки, ни лишнего беспокойства, и в этой размеренности ему определённо не хватало жизни.       

Но и менять свою многоукладную жизнь Фрэнку не очень-то и хотелось. Он был вполне удовлетворён своими доходами, уединением и ненавязчивым общением с партнёрами по бизнесу. Но Фрэнку не хватало чего-то другого. Он никогда всерьёз не задумывался, чего именно. Его взгляд безучастно блуждал по серым, посыпанным грунтом дорогам, на которых изредка появлялись прохожие. Нередко в вечерний час здесь виднелись молодые, полные жизнью влюблённые пары, хотя чаще на этих бесконечных дорогах можно было заметить проезжающие экипажи. Несмотря на то, что Фрэнк не видел лиц, не слышал их влекущих разговоров, он быстро угадывал атмосферу вокруг пары. Отнюдь не холодом, раздором и раздражимостью отличался образ идущих, наоборот, от них веяло теплом. Простым, человеческим теплом, неподвластным ни одной банкноте.       

В такие моменты Фрэнк становился особенно задумчивым, хмуря густые, ровные брови. И этим особенно проницательным взглядом Фрэнк обычно провожал пару до того самого момента, как она скрывалась за горизонтом. Впрочем, это ничуть не мешало безудержно отдаваться меланхоличной задумчивости сполна. Он ещё долго смотрел в окно, разглядывая уже пустые, как его кружка, улицы. Фрэнк мог часами вглядываться в одну точку, не замечая ничего вокруг: ни спустившейся на серый небосвод тьмы, ни прихода обслуги, ни даже часа, положенного ко сну. Догадываться, о чём в данный момент думает Фрэнк было нетрудно, хоть и хаотичность мыслей в его голове может привести любого, пытающегося разобраться в этом хаосе, в исступление.       

Фрэнк никогда не был женат, да и строго говоря, не был даже серьёзно влюблён. Все его попытки построить отношения не были увенчаны успехом, сам он небрежно называл их интрижками, посмеиваясь. Ни одна из дам, будучи в отношениях с ним, не могла похвастаться особой пылкостью его чувств к ней. Даже здесь образ Уоллиса был нерушим. Фрэнк не отличался особым шармом, не любил флиртовать и точно не относился к классу мужчин, способных вскружить дамам голову.  Справедливости ради, это не мешало ему становиться предметом разговоров особенно заботливых мамаш и молоденьких девиц. Возможно, Фрэнк не имел самой приятной наружности, не обладал утончённым вкусом и был довольно скован и молчалив в свете, он имел над всеми кавалерами одно пикантное преимущество — деньги. Сам молодой человек, конечно, отчётливо понимал, что оценивающие взгляды кокетливых красоток, обращённые на него, лишь дань интересу к его богатству, что его ничуть не расстраивало. Он был холоден, чопорен и весьма нетактичен, что быстро отсеивало знатное количество озабоченных замужеством светских дурочек.      

Отчасти Фрэнк был не то, что бы доволен, но точно горд собой, что никогда не терял самообладания, излишне кокетничая или краснея перед дамами. Его не увлекали их умелые, ненавязчивые комплименты, томные вздохи, брошенные на его тень, когда он отдалялся и совершенно точно не бесталанная игра романсов на рояле, когда молодые девицы распевали о любви к милому сердцу джентльмену, что вызывало только смех, потому что это комнатные растения и не видели в жизни мужчин, кроме как отцов и братьев. Казалось, что они волновали его менее всего, хоть и в душе Уоллис точно знал, что совсем скоро его постигнет участь оказаться у алтаря с одной из присутствующих на этих светских вечерах девиц. Он не был полностью уверен в том, что сможет стать счастливым в браке или же сделать счастливой свою супругу. Ему просто не хватало рядом кого-то, кто смог бы скрасить его одиночество, изредка занимая долгой беседой.

С такими мыслями Фрэнк обычно выходил из дома, наспех надевая лёгкую курточку и небольшой цилиндр на голову, хорошо прикрывающий тёмные густые волосы, всегда аккуратно подстриженные и уложенные. Уоллис издавна имел привычку прогуливаться по вечерам, всегда прохаживаясь по середине просёлочной дороги, уводящей из города, не боясь, как истинные джентльмены, запачкать костюмчик или оказаться в пыли. Он, бесспорно привлекал взгляды прохожих — его твёрдая, уверенная походка не давала шанса оставить её без внимания. Фрэнк почти никогда никуда не спешил; лишь оказываясь чрезвычайно близким к опозданию, молодой человек позволял себе шагать более напористо и быстро.     

Сейчас же ему ничего не мешало спокойно прогуливаться вдоль неасфальтированной дороги, без доли любопытства разглядывая имения соседей, которые находились в отдалении от главной дороги, конечно, из-за недостатка денежных средств, изредка останавливаясь, чтобы разглядеть сады. Фрэнк не обращал внимание на шум вокруг него, не искал взглядом людей, с которыми можно было бы побеседовать. Уоллис ещё более погружался в раздумье, без интереса взирая на замысловатые постройки. Он не был поклонником искусства и не мог со всей тонкостью творческих, неравнодушных натур оценить работу безусловно искусную, дорогостоящую и помпезную. Он придерживался в архитектуре минимализма, отрицал значимость литературы и живописи и был, в принципе, далёким от аристократических увлечений человеком. Все эти факторы характеризовали его как человека нестандартного склада ума для тех времён, грубого нигилиста, которых не очень уважали, но Фрэнку через дальних родственников удалось снискать какое-то подобие уважения от аристократического общества, поэтому мнение молодого капиталиста хоть и не вызывало восторгов, но было известно каждому, кто посещал по приглашениям популярные дома.

Внезапный смех, раздавшийся где-то сбоку, отвлёк молодого человека от созерцания уже порядком наскучивших ему строений. Он был довольно громким и заливистым, что было абсолютно нетипично для таких районов, в котором проживал Уоллис, что он незамедлительно круто повернулся за каблучках и посмотрел на его обладательницу.  В том, что это женщина, не было сомнений. Нежный голос был полон каким-то искренним очарованием и, несомненно, вызывал интерес. Развернувшись, Фрэнк увидел маленькую, хрупкую Эллисон Глостер, которая, прикрываясь страусиным веером, со смехом глядела на резвящихся неподалёку крестьянских детей, которых пытался поймать старик, нещадно ругаясь и размахивая палкой. Её полный рот растянулся в лучезарной улыбке, а из опрятно заплетённой головы небрежно то и дело выскакивали непослушные локоны. Гувернантка, стоящая рядом с неодобрением смотрела на молодую госпожу, хоть в её взгляде была видна безграничная ласка и обожание к горячо любимой воспитаннице.