В попытке справиться с навязчивыми воспоминаниями, Сергей Рябин окунается на самое дно собственного прошлого. Вернувшись в родную школу, где прошло все его детство, он находит в местном хулигане того, кого потерял много лет назад - «единственного человека в жизни».
Глава 1 Пролог
- Стой!
Январская вьюга звенит. Бросает в лицо колкие льдинки, жжет кожу, пробирается под дутый пуховик.
Макс отчаянно скользит. Ноги едут на льду, лишь слегка припорошенном снегом. Он бежит по длинной платформе центрального вокзала. Отчаянно рвётся сквозь ветер и непогоду. Кричит - надрывно, безнадёжно.
Молит про себя: «только бы успеть».
- Подожди, пожалуйста!
Репродукторы над головой оживают. Равнодушный женский голос невнятно диктует номер рейса. Близится окончание посадки и сердце заходится в панике. Клокочет в горле, сжимается судорогой, выбивает слезы из глаз.
Макс почти задыхается, из белой пелены проступает силуэт. Высокий, темный, туманный - тот. Тот самый!
- Серёжа!
Он оборачивается. Теплое шерстяное пальто раздувает воющий ветер, красный шарф вспыхивает вымпелом сквозь снежную пыль. Сергей смотрит удивлённо - улыбается робко и неловко. Совсем как тогда, в свой первый день, когда только появился в школе.
- Серёжа, я...
Максим льнёт к чужой груди, прижимается щекой к колючему свитеру. Сергей стискивает руками, гладит ладонями по трясущимся плечам. Успокаивает, утопая носом в пшеничных волосах, украшенных блеском мелкого снежного крошева. От них пахнет вяжущим табаком и мылом, тянет слегка сладкими восточными пряностями.
Он тонет в знакомом аромате - тяжело кашляет, ведя ладонью по шуршащему пуховику.
Внутри клокочет сердце, хочется высказать все. Хочется кричать и клясться, обвинять и молить. Хочется встряхнуть посильнее и прижать плотнее к груди. Хочется сделать хоть что-то, чтобы просто задержаться на миг в ненавистном городе - остаться в снежной пустыне.
- Я знаю, - Сергей подает голос. Мягкий, до краев пропитанный лаской и нежностью, он разогретым мёдом проникает прямиком под кожу. - Я все знаю. Не реви, Тахаев, опять свой лягушатник разведешь, эвакуироваться верхом на партах будем.
Макс смеётся. Надломлено и тихо, глотая горчащие слёзы. Он до сих пор помнит гневные возгласы противной «завучки» и холодную воду, заливающую пол в мужском туалете. Как давно это было? Всего-то месяц назад. Далекий, долгий - не месяц, а целый век. Одну маленькую жизнь.
- Ты задрал со своими идиотскими шуточками, хватит! Ты всегда за ними прячешься!
Сергей с трудом улавливает его голос. Макс гнусавит, усиленно шмыгает носом, поднимает голубые глаза. Смотрит пронзительно, веско - прожигает насквозь обличающим взглядом. Заставляет согнуться под тяжестью вины, вспомнить собственные слова. Глупые, поспешные, злые. Такие, какие хочется забыть и не произносить больше никогда, по какой-то нелепой случайности оказавшиеся последними.
- Я не прячусь, - Сергей отрицает очевидное, ненамеренно, по привычке. - И я не шутил. Все правда, Максим. Все было правдой.
Механизированный голос разносится в выстуженном зимнем воздухе. До окончания посадки остается три минуты. Бесконечно много и непозволительно мало.
- Тогда почему ты просто не сказал? - в глубине голубых глаз сверкает тяжелое отчаяние, невысказанная боль. Сергей не может смотреть - отворачивается, кусая губы.
- Я боялся. Я ужасный трус. Даже сейчас боюсь, представляешь?
Он признается. Говорит отчётливо и веско, пересиливает сам себя. Вспоминает проклятые бархатцы в школьной тетради и глупое сердце, вырезанное из картона. Видит свой облик и надломленный мальчишеский силуэт на пороге затемнённого коридора рекреации. Вспоминает их первый миг - сорванные фразы про цветы и историю, какие-то глупые вопросы.
Тогда они ещё думали, что у них есть время.
«Полюбите лучше историю, Максим». Такой дурак - полюбил ведь, но совсем не то.
Время замирает, замолкают голоса. На заснеженной платформе, продуваемой всеми ветрами, не остается ни единой души. В белёсой дымке растворяется поезд, исчезает остов железнодорожного вокзала позади, пропадают посторонние звуки.
Сергей больше не чувствует дыхание враждебного города, не помнит себя в нём - он лишь ведёт ладонью по чужой спине, зарывается пальцами в шелковистых пшеничных волосах. Дает им обоим немую надежду.
- Я ужасный трус, но ты мне нравишься.
Молчание, и другой голос вторит тихо и нежно.
- А ты мне - больше. Я полюбил тебя, Серёж.